Музыканты, чей слух был более привычен к тонкостям вибраций, заметили это первыми, но постепенно и барабанщицы, и танцующие тоже начали понимать, что с музыкой что-то случилось. В стройную и ритмичную мелодию закралась какая-то инородная деталь. Сперва едва различимая, почти несуществующая, она начала набирать силу, громкость, внося раздор и хаос в прежний ровный порядок нот.
Музыка у костра стихла, словно гомон людей на замковой площади, на которую вышел местный лорд. Танец прекратился. Люди вокруг костра завертели головами. Причиной их замешательства были звуки, доносившиеся откуда-то из лесу. Отвратительные, совершенно не сочетающиеся между собой, противоречащие друг-другу, раздражающие слух звуки флейты. Казалось, будто некий злой гений, затаившийся в чащобе, изобретал самую ужасную мелодию на свете. Такую, от которой любого услышавшего ее пробьет дрожь, а по спине побегут мурашки.
Казалось, у этой какофонии не было источника. Она разливалась зловонной лужей по поляне будто бы из ниоткуда, но в действительности это было не так. Когда празднующие затихли, обратив все свое внимание на лес, из-за одного из деревьев показался человек. Это был мужчина в длинных свободных одеждах, подобранных золотым поясом. Ростом он значительно превосходил всех цыган, а его кожа в отсветах костра казалась матово-черной.
Мужчина шел не спеша. Его босые ноги во время шагов то появлялись, то снова исчезали в складках одеяния, а длинные пальцы рук ловко бегали по расписанной витиеватыми узорами флейте, из которого и доносились отвратительные звуки.
Подойдя ближе к костру, мужчина убедился, что привлек к себе внимание и перестал играть. При этом многие из собравшихся испытали непередаваемое облегчение, словно только что исцелились от недуга, мучившего их долгие годы.
— Доброго вечера вам, — мужчина опустил флейту и вежливо поклонился. Он говорил на цыганском. Чисто, без какого-либо акцента.
— Это праздник для семьи, — ответил кто-то из парней, напрягшись. — Тебе здесь не рады…
Стоявшие рядом с ним кивками подписались под вышесказанным и сделали было шаг в сторону незнакомца, но появившаяся будто из ниоткуда Тсера попросила их остаться на месте.
— Погодите пока. Потом кулаки разомнете, — она перевела взгляд на мужчину. — Ты хорошо говоришь по-нашему.
— Просто хочу быть дружелюбным, — тот улыбнулся и белые словно свежий снег зубы ярко выделились на фоне черной словно тень кожи.
— Тогда лучшее, что ты можешь сделать, — она шагнула ему на встречу, отделившись от остальных, — это пойти дальше своей дорогой. У нас здесь свадьба, и ты на нее не приглашен. Смекаешь?
— Смекаю, но боюсь, что пока мои дела именно здесь.
— Да? Ну, на цыгана ты не очень-то похож. Значит и дел у тебя здесь быть никаких не может.
— Но они есть, — несмотря на то, что все вокруг были настроены к черному явно враждебно, его голос продолжал сохранять заискивающий, нежный, почти убаюкивающий тон. — Мне нужно знать, куда пошел рогатый шаман. Скажите мне, и я уйду с миром.
— Не было здесь никакого рогатого шамана, — Тсера сделал вид, что не понимает, о чем говорит незнакомец. — А теперь иди, не испытывай наше терпение. Карапатские цыгане им не славятся.
— Ты говоришь неправду, старуха. Шаман здесь был, — черный окинул взглядом людей и остановился на Яноше, нервно теребившем повязку. — Он дал вам моих денег. Я не буду требовать их обратно. Только скажите мне, куда он пошел и больше никогда меня не увидите.
— А если не скажем? — Тсера сжала губы, и вокруг ее рта проявилась сеть из морщинок.
— Ну что ты… У вас же сегодня свадьба. Зачем портить праздник разговорами о плохих вещах?
— Вот и не порти. Здесь тебе никто ничего не скажет. Ты бы знал это, выучи не только наш язык, но и обычаи. А теперь иди по добру по здорову, пока есть чем ходить. Или мне попросить ребят тебя проводить?
Черный опять посмотрел на Яноша, затем кивнул.
— Человеческое упорство на пути к забвению мне не понять никогда. Ну что же… В таком случае выбор сделан. Счастливо оставаться.