Решив не засиживаться, они забрали припрятанную в соседних кустах поклажу и двинулись дальше вдоль ручья, постепенно удаляясь от того места, где шамана в очередной раз одолел приступ сна. От того самого места, с которого Янош совершил крайне удачный выстрел. От того, где по ту сторону ручья он оставил безмолвное послание культистам, устроившим бойню в ночь свадьбы – выпотрошенное и подвешенное за руки к стволу дерева тело их собрата.
— Ахо, я тут так подумал… — Янош шел впереди и от этого ему было легче говорить. Не видя лица шамана, он представлял себе, что просто размышляет вслух. — А мог этот Ньярлатхотеп еще как-то повлиять на меня?
— В каком смысле? — Паси ковылял сзади, едва поспевая за парнем. Он все еще был непривычен к долгим путешествиям по бездорожью, да и котомка, нагруженная запасом еды, была тяжелее обычного.
— Ну, я имею в виду, как сильно он морочит всем голову?
— Ну-у, сильнее, чем ты можешь себе представить. Начнем с того, что из-за него люди разучились писать и читать.
— Что делать?
— Вот видишь? Ты даже слов таких не знаешь! Раньше, очень и очень давно, мир был совсем другим. Люди могли говорить друг с другом на расстоянии, летать по небу, жили гораздо дольше нашего и лечили многие болезни, которые сейчас считаются неизлечимыми.
— Опять сказки…
— Именно, что сказки, Янош. И эти сказки были возможны благодаря тому, что память мудрых не стиралась с их смертью, не коверкалась множества раз во время пересказов из уст в уста. Раньше люди могли оставлять свои знания на предметах.
— Дурость какая-то. Что значит, на предметах?
— У них были наборы маленьких картинок, в которых они зашифровывали свою мудрость. А потом они могли нарисовать эти картинки на чем угодно и тот, кто знал их значение, сам собой получал оставленные на предмете знания. Вот, смотри, — Паси сделал пару быстрых шагов, нагнал парня и демонстративно распрямил подол своей рубахи, чтобы показать начертанные на ней знаки. — Когда я узнал о письме и чтении, меня эта идея так вдохновила, что я решил изобрести их заново. Конечно, пока попытки скромные, но я учусь и улучшаюсь. Поскольку эта рубаха мне как родная и всегда со мной, я по чуть-чуть оставляю на ней метки о своих путешествиях. Это как бы отображение моей памяти. Только ее, в отличие от моей головы, грибы попортить не смогут.
— Так, значит, твоя рубаха этими закорючками рассказывает историю твоей жизни? — Янош скептически изогнул бровь.
— Ага, — Паси щербато улыбнулся. — Она помогает мне помнить важные вещи. Вот, смотри… — он ткнул пальцем в знак на правом рукаве. Тот из себя представлял вертикальную черту, увенчанную коротким росчерком-зигзагом. — Например, этот значит «друг».
— Да? — парень слегка наклонил голову, пытаясь сообразить, на что именно смотрит. — Как-то не очень на друга похоже…
— И не должно быть. Это нужно запомнить и все. Вот теперь ты знаешь, что такая каракуля означает «друг» и в следующий раз, когда я ее нарисую - все поймешь.
— Ясно. А ты не думал, что было бы проще человечка нарисовать? Так же понятнее, чем вот это вот.
— Думал… Каждый из этих знаков для меня значит гораздо больше чем просто слово. Вообще, этот – горящая ветка. Мой друг Тапани отгонял ею людей, которые хотели отрезать мне голову. И как-то оно во мне сошлось вместе, горящая ветка и слово «друг».
— Ахо, у тебя с башкой точно беда. Если уж собрался придумывать способ, как картинками с людьми разговаривать, так хоть подбери такие, которые будут понятны любому. Пусть твоя горящая ветка и будет горящей веткой. Похоже ведь. А для друга нарисуй человечка улыбающегося. Хотя… враги улыбаются чаще. Короче, ты меня опять в свои дебри утянул. Я вот о чем спросить-то хотел. Мог ли этот твой Ньярлатхотеп сделать так, чтобы я вместо мамы Тсеру любил?
Услышав вопрос, Паси нахмурился и посмотрел на парня.
— А почему ты спрашиваешь?
— Да я после грибов твоих задумался… Я по сестре скучаю, по Тсере и Ханзи. А по матери с отцом – нет. Хотя отца я почти не помню. Он с охоты не вернулся, когда я совсем маленьким был. Но вот мама… Она всю жизнь была рядом. Воспитывала нас с Киззи. Кормила, поила, сидела с нами, когда болели, но…
— Но в душе у тебя к ней ничего нет? — Паси кивнул. — Это мне знакомо. У нас на севере считается, что все рожденные дети живут в долг. И когда в деревню придет вестник Древних, чтобы забрать с собой новобранцев на Вечную Войну, они должны пойти за ним, чтобы этот долг отдать. Из-за этого родители стараются не сильно привязываться, чтобы потом не горевать по ушедшим. Но встретив Гасатура я понял, что все совсем не так. Никакого долга перед Древними нет. Они его нам навязали, заставили думать, что это честь умереть за них на Вечной Войне. И знаешь, что? Никакой чести в том нет. Мне кажется, это еще один способ нами манипулировать. Они уничтожают одно из самых сильных человеческих чувств – любовь между родителем и ребенком, чтобы ослабить нас, не дать сопротивляться. Отводят глаза, отвлекают внимание, машут перед младенцем погремушкой, чтобы он перестал плакать.