— Да и восемнадцать-то тысяч неизвестно когда выдадут, — продолжала она жаловаться. — У этих разбойников не скоро получишь! Пока обивала пороги судов да управлений, муж умер, да и у самой здоровье уже не то. Теперь случись что со мной — придется моим крошкам ночевать под забором!
Дама говорила так горячо и проникновенно, словно перед нею были чиновники, которых надлежало разжалобить.
Сидевший рядом с нею худой пассажир в очках то и дело хмурил брови, но хранил молчание. Зато толстый сикх проявил живое участие.
— Неужели же, почтенная, вы до сих пор так ничего и не получили? — спросил он.
— Всего только шесть тысяч! — обиженно воскликнула дама. — А ведь у меня дети. Их надо обуть, одеть, накормить. А что сделаешь на шесть тысяч? Да и эти-то шесть тысяч выдали сразу только потому, что мы без кормильца остались. Только тогда и пришли на помощь, когда мужа не стало! — И она громко всхлипнула.
Молчавший до сих пор пассажир в очках повернулся к сикху и, насмешливо улыбаясь, прохрипел ему в ухо:
— Недаром говорят, сардар-джи, у женщины волос долог, да ум короток!
Дама так и вскинулась на человека в очках:
— Что я сделала вам? За что оскорбляете несчастную? Я же у вас ничего не прошу! Я хочу только, чтобы мне заплатили справедливо, по закону, сполна за все, что пришлось бросить в Пакистане!
— Не тебе одной пришлось все бросить, — сверля женщину глазами, прохрипел ее сосед. — Все мы оста вили там свои дома и землю. Благодари бога, что хоть шесть тысяч получила, а есть и такие, кому до сих пор не дали ни пайсы. Взять, к примеру, меня. Выходит, вся моя беда в том, что я еще не умер. Умри я — и моим детям уж точно отвалили бы кучу денег… А я вот живой, да много ли толку с того? Глаза с каждым днем слепнут, ноги от ревматизма еле двигаются… А эти чернильные души не хотят взглянуть на человека, им бумагу подавай, и пока ты еще скрипишь, они пальцем не шевельнут… Эх, получить бы мне хоть тысячу — я бы лавочку открыл! На детишках-то одни лохмотья остались…
— У каждого своя беда, брат, — примирительно произнес сикх и вздохнул. — Известно: чужая ноша не тянет… У тебя свое горе, у нее свое. В каждом доме свое горе, только у одного оно побольше, у другого поменьше.
— Да у вас-то какое горе? — злобно крикнул человек в очках. — Вам же дают целых шестьдесят тысяч!
— Дают, не спорю, но уж такова, наверно, моя судьба, — невозмутимо продолжал сикх. — Когда встал вопрос об исках, меня словно свыше осенило. Будто тайный голос меня вразумил… А если бы не это, сунули бы мне тоже тысяч десять-пятнадцать — и дело с концом.
— Так вы, значит, записали больше, чем у вас было на самом деле?!
— Нет, зачем же, у нас одной недвижимости было тысяч на полтораста. Но я сразу смекнул. Тут дело тонкое… Потребуешь слишком много — заподозрят в обмане… И что, вы думаете, я сделал? Помолился богу, да и составил бумагу так, что, дескать, требую возместить только то, что принадлежало лично мне. А в доме-то нас шесть братьев!..
— Боже милостивый!.. — воскликнула вдруг дама, ломая пальцы.
Человек в очках и сикх в недоумении взглянули на нее.
— О том же и я мужу твердила, — продолжала она скороговоркой. — Пиши, говорю, больше! Да что сделаешь с глупым человеком? Уперся, как бык, и ни с места: «Сколько у меня было, столько и запишу!» Не мы одни, говорит, горя хлебнули, зачем людей обманывать? А вот сегодня, будь он жив, спросила бы я у него: ну, чего ты добился со своею правдой? Кого осчастливил? Умные-то люди, смотришь, получили вдвое да втрое больше того, что имели, а мне с твоей правдой отсчитали каких-то шесть тысяч и все тут!.. Этим судейским крысам твоих детей не жалко! — И она расплакалась.
Человек в очках отвернулся и угрюмо засопел.
— Слезами горю не поможешь, почтенная, — мягко заговорил сикх, покачивая головой. — Сколько написала, столько и получишь. Всевышний мудро предопределил судьбу каждого из нас. Так будь же довольна и не гневи бога.
— Да чем же мне быть довольной? — Дама всхлипывала. — Осталась без всего, да еще с двумя детьми на руках! Другие-то сумели обернуться и живут себе припеваючи, а я не знаю как концы с концами свожу… Как же мне быть довольной?