«Невозможно», - твердил я себе, тем временем, как взгляд силился объять всё вокруг. Глаза скользили по стенам и в свитой в причудливые узоры резьбе, угадывались невиданные звери; в полумраке высоких сводов, точно на ветвях, гнездились искусно написанные птицы, а вблизи огромного очага, выросшего в конце комнаты, тянулся длинный стол, покрытый красным пурпуром.
«Вижу, удивление насытило тебя не хуже горячей снеди», - усмехнулся Себастьян и оставив без ответа странный вид своей «лачуги», протянул мне миску ароматной похлёбки.
Запах был настолько дивный, что сейчас же, притулившись на углу большой дубовой скамьи, я бросился расправляться с кусками мяса в густом отваре, исподволь наблюдая за своим благодетелем. Себастьян сидел напротив, неподвижно, подставив руки огню и пламя не обжигая льнуло к его ладоням, будь то послушный пёс. В то мгновение он показался мне едва ли старше тех лет, в которые был убит его святой соименник, но тут, он отнял пальцы и жёлтые языки яростно встрепенулись, осветив глубокие борозды на бескровном лице. Предо мной вдруг предстал старик; тяжесть прожитой жизни была непомерна и сгибала его почти до земли; шерсть чёрного плаща висела лохмотьями на горбатой спине, обнажая изуродованное язвами тело, а серые губы, гневно выплёвывали проклятья. С грохотом выпустив миску, я схватился за голову, силясь притупить слух, но его голос просачивался в уши, точно вода. Когда же всё стихло, я обнаружил похлёбку нетронутой у себя перед носом и фигуру Себастьяна, по-прежнему застывшую у очага. Из-за насупленных бровей его лицо казалось скорее суровым, чем спокойным, а зелёные глаза, горели странной, насмешливой злостью. Живое, всепожирающее пламя лизало уголь зрачков, и я тут же поклялся себе, никогда не пытаться разузнать об этом человеке больше, чем он сам пожелает мне рассказать.
Спустя время, уже на ведьмовских пирах, когда, вдоволь насытившись едой и вином, приходил черёд расправы над неосторожным соглядатаем, (а таковые глупцы, мне думается, не переведутся до скончания веков), незваного гостя выволакивали на поляну и Себастьян, схватив свой червлёный нож, с бешеной яростью вонзал его в грудь пленника. Страшный вопль будил окрестных птиц; кровь заливала землю, а он, не разжимая ножа, погружал руки глубже в рану. Говорят, убив, волк стремиться отведать ещё тёплые потроха своей добычи и в желании стиснуть в руках сердце умирающего, покуда оно бьётся, колдун был чем-то схож с этим диким зверем.
«Подойди», - вдруг позвал Себастьян.
Я повиновался и, приблизившись, обнаружил в его руках свёрток. Из обрывка грязного тряпья на меня смотрел череп.
«Твой предшественник был слишком спесив со своим Хозяином, за что и лишился головы».
«Вы убили его!?» – с нескрываемой дрожью спросил я.
«Однажды он сам расскажет тебе о своей смерти, а до тех пор, чаще смотри в эти чёрные глазницы и помни: предавшего Хозяина ждёт неминуемая расплата».
«Я не безумец и не колдун, чтобы слышать о чём болтают за гробовой доской», – нарочно чеканя каждое слово, ответил я, но Себастьян не изменился в лице.
«Что бы вырастить мертвецу новый язык нужно время и если так, то откуда тебе знать в кого превратишься ты сам с течением лет? Быть может, на половине пути разум покинет тебя, дорога, по которой влачишься сейчас – оборвётся. Ты больше не сумеешь вспомнить и дня из прежней жизни и лишь отчаянье, знакомое тебе с тех пор, как ты вырос из колыбели, станет ещё чернее, отравляя душу».
«Вот как, - за слабой улыбкой, я силился спрятать страх, - а что же ваш Хозяин, предав которого иные расплачиваются жизнью? Он, как и Бог, не пожелает изменить мою злосчастную судьбу, сколько бы я не молил?»
«Тебе никогда не придётся его молить. Он знает, чего жаждет каждый из нас и в обмен на это, доволен лишь преданностью своих служителей. Твой Бог и сам отдал весь мир Ему на откуп, ведь не в пример живущим, безгрешный дух ничего не стоит, тогда как тебе, всегда есть что ему предложить. Я обещал кров и держу своё слово, - продолжал он, поднявшись и подойдя к двери, скрытой за тёмным пологом, - но не медли с ответом. Сон каждый раз короче, чем кажется и уже на рассвете твоя жизнь может стать другой, если ты всё ещё будешь этого желать».
С этими словами Себастьян быстро скрылся за дверью, оставив меня одного. Я сел на опустевшую скамью и ждал, что он вскоре вернётся, но сытость и тепло уже принялись клонить тело ко сну, а шаги по-прежнему не нарушали наступившей тишины. Растянувшись на жёстких досках, я смотрел на погибающее пламя в то время, как разум окутывала тяжёлая пелена сомнения. Огонь в очаге догорал.