— Так сразу и…
— Как я понимаю, не сразу. Ты… видишь ли, это сейчас с тобой и дед возится, и Еремей.
И он с Татьяной, которой выпала высокая честь учить нас правилам этикета, а заодно грамматике с арифметикой. И если в последней я соображал худо-бедно, то Метелька плавал конкретно.
А местная грамматика и меня уделывала.
И это не говорю о каллиграфии, без которой тут тоже жизни не мыслят. А у меня почерк такой, что я сам собою написанное с трудом читаю.
— Тогда же… у меня был наставник, который и занимался. У Таньки — нянечка, но гувернантку тоже присматривали. Мама даже с кем-то переписывалась. Я и про переезд-то узнал, потому что она отцу письма претенденток показывала, а он отмахнулся, что нет смысла здесь искать, что в Петербурге выбор больше и даже в агентство можно обратиться, а не самой объявления в газетах перебирать. Я вообще родителей видел дважды в день. Первый раз — за завтраком. Таньку и к нему по малолетству не допускали. А второй — перед сном, когда мама приходила пожелать спокойной ночи.
Да уж. Вовлечённое воспитание.
— Ещё когда случались… проказы там. Или наоборот, отец приходил к учителям, чтобы оценить успехи или лично проэкзаменовать.
Ну да. И делиться планами с Тимохой никто не стал бы. Но дети, как я теперь понимаю, видят куда больше, чем представляется взрослым.
— Они и дом выбирали… мама ходила такая довольная. А потом вдруг всё изменилось. Мы жили в гостинице. Я с Танькой в детской. За нами обеими няня смотрела. Гувернера, как понимаю, решили с собой не брать. Вот… хороший был дядька. Почти как твой Еремей.
Похвала.
Определённо. И спрашивать, куда подевался, не стоит. Туда, куда все в поместье.
— Помню нянечка заплаканная. Глаза красные и всё обнимает, повторяет… помню, целители бегают. Дед мрачный. Кричит на кого-то. Матушка белая вся. Гвардию помню. И Синодников. Их много было. Помню, что нас переселили. Во дворец. Особое распоряжение и всё такое… там мы и жили. Долго довольно. Потом уехали к родичам мамы… тогда я и узнал, что случился прорыв. Вот. Потом дед нас забрал.
— А… мама?
— После того, как отец отложился от рода, она оказалась… в неприятной ситуации. С одной стороны, она получала свободу. С другой… выходило, что она разведена. Знаю, что дед предлагал ей остаться. Но она пожелала вернуться к своим. Сначала на воды уехала…
Чтоб вас. Как понимаю, одна.
Вполне в духе местной аристократии.
— Потом ей нашли мужа… мы переписываемся.
Охренеть.
Высокие отношения. С другой стороны, если видеть детей раз в день, то, может, так оно и бывает? Я вообще детей не имел, не мне судить.
— Сейчас она живёт в Эстляндии… наверное, хорошо.
— Почему?
— Её супруг, пусть из купечества, но состоятелен. И далёк от всего этого. И когда беда пришла к Моровским… в общем, её это больше не заденет.
Да.
Наверное.
— Слушай, — в моей голове что-то щёлкает. — А выходит, что ты и Моровский… ну, наполовину?
— Наполовину, — Тимоха глядит с усмешкой, и если не приглядываться, то она вполне себе обычная, такая, снисходительная весьма. Обыкновенная. А если приглядеться, то видно, что слева губа приподнимается выше, чем справа. И в целом лицо… ну, разное.
Немного.
— И?
— Есть официальный наследник. Он находится под патронажем Романовых…
— А потом? Что будет потом?
— Потом… думаю, женят на ком-то из нужных людей. И дальше будут приглядывать.
Точнее диктовать, как жить и служить на благо отечеству. Нет, ничего-то против блага отечеству не имею, но вот… лучше бы не под диктовку.
— А ты?
— Если он погибнет, то… да, теоретически я могу претендовать по праву крови. Если дом меня примет. Был бы у меня младший брат, он бы тогда и сменил имя, стал бы из Громовых Моровским. Прецеденты случались. Не дошли ещё?
Это он про Татьяну, которая помимо этикета с арифметикою пытается вложить в наши головы геральдические премудрости. Вот честно, этикет и тот впихивается куда легче. А на геральдику мои мозги просто отключаются.
— Или, что вернее, мои дети могут претендовать на имя и земли. Старший сын унаследует за Громовыми. Младший — за Моровскими… если будут сыновья.
И теперь улыбку его перекосило куда больше.
— Скажи… а тогда… ну, что отец ушёл, тебя не удивило?
— Меня тогда удивляли другие порядки, овсянка с маслом, но на воде вареная, и то, что рядом ни одной знакомой рожи. А отец… я об этом далеко не сразу узнал.