То есть, прикрыть рынок контрабанды, который в этих условиях должен был цвести буйным цветом. Потому как если есть возможность продать товар дороже, то ею воспользуются. А раз имелись люди, готовые платить, то найдутся и те, кто будет готов продать.
Ничего личного.
— Честно говоря, Васька не называл имён. Сказал лишь, что в эту поездку разговор будет предметным, что потому и хочет, чтобы я отправился с ним, чтобы не затягивать всё.
— И вы…
— Отправился, — он обернулся и одарил меня тяжёлым взглядом. — В конце концов… род вырос, как никогда прежде, а доходы… да, есть, но не сказать, чтобы такие… мне же казалось, что нужно будет их как-то обеспечить. И Алёшкиных мальчиков, и Тимофея… Танечку и Зинаиду… пусть малышки, но приданое опять же надобно. И нет, я не позволил бы Василию нарушить закон.
Охотно верю.
Что-то прям шкурой чувствую, что в этом вопросе, как и во многих других, дед до крайности принципиален.
— Однако речь шла о разрешении свыше. И о том, что реестр этот, пусть и частный, но под высочайшею рукой…
Тоже охотно верю. Никто в здравом уме не откажется от такого куска.
— И слухи о грядущих реформах давно уж ходили… вон, аккурат тогда и земства дозволили, собрания всякие. И в целом многие послабления вышли. Так что мы поехали. И Аннушку взяли с собой. Думали и Тасеньку с Зиночкой, чтоб погуляли по столице, нарядов там прикупили, другой какой бабьей ерунды. Но Зиночка прихворнула. И Тасенька с нею осталась. А мы вот… отправились.
Спина выпрямляется. Но даже по ней, прямой, что палка, читается всё. Или это я просто таким умным стал? Он до сих пор простить себе не может, что уехал.
— Телеграмма пришла аккурат под Рождество, — сухой голос. Мёртвый. — Прорыв. С нижних уровней… черная хмарь. Никого живого… никого…
А… такое возможно?
Этот… старший брат моего отца. Алексей. Его сыновья, тоже не младенческого возраста. Обученные. Тренированные. Вот я готов душу об заклад поставить, что в этом доме тренировали всех. Брат старика со своими детьми.
И все охотники.
Что там за хмарь, с которой они не справились? И какая тварь устроила прорыв? Не та ли, случайно… и имя само срывается с губ.
— Моровские…
— Слышал уже?
— Да. Знакомый Еремея рассказывал.
— А мне Еремей ни о том знакомом, ни о его словах не упомянул, — старик упёр указательный палец в подбородок и чуть нахмурился.
— Может, значения не придал.
— Может, — он чуть кивнул. — Да… пожалуй… толковый, хоть и старый. Но Громовы теперь не перебирают. В тот день погиб не только мой род. Дюжина ближников. Их семьи… прислуга от лакеев до конюхов с кухарками. Лошади. Собаки. Канарейки. Хмарь никого не оставляет…
— Что за она?
Не думал, что мне ответят, но старик, пожевав губами, словно перебирая слова, которые стоит сказать, произнёс:
— Никто не знает.
Вот теперь я точно охренел.
— Живых, которые могли бы рассказать, не остаётся. Никого… только тела, будто слизью чёрной покрытые. Точнее сперва она как слизь, но через дней пять твердеет, а тела ссыхаются. Плоть чернеет. Мышцы стягиваются.
Мумификация?
По описанию весьма похоже. И что мне это даёт?
А ни хрена не даёт. Я в мумиях не специалист.
— Есть пара старых описаний. О том, как чёрное облако накрывает деревню, а потом исчезает, оставляя лишь мертвецов… к счастью, она редка.
— Как «Туман»?
Думаю, ему о наших приключениях доложили и весьма подробно.
— Верно мыслишь, — кивнул старик. — Но тогда… тогда всё сочли несчастным случаем. Мы ведь тоже не заговорённые, что бы там люди ни думали… разрывы… прорывы… другое дело, чтоб в доме? Дом наш… у тех же Моровских всё случилось не в родовом особняке, а в городском. А у нас — тут.
Я даже огляделся.
Комната.
Никаких следов потустороннего воздействия.