– Всё, Влад, хватит! Поезжай, тебе пора, у тебя в пять совещание. Тебе надо подготовить план по выполнению нового заказа.
– Мы ещё не выиграли тендер, Аля. Зачем его готовить? Там претендентов – сотни, и все, небось, откаты сулили.
– Влад, заказ будет твоим, так что готовь план и не расслабляйся. Всё, поезжай, – она легко подтолкнула его к выходу.
– Ты у меня ясновидящая что ли? – он ласково улыбнулся.
– И ясно видящая и ясно слышащая… – улыбнулась она в ответ. – Иди!
– Ну раз это твой приказ, уже иду. Только поцелую и иду, – отец крепко её обнял и страстно поцеловал в губы. Потом с сожалением разжал объятия и, тяжело вздохнув, повторил: – Иду.
Он ушел, а мачеха, постояв немного, вновь опустилась в кресло и, облокотившись, уронила голову на сцепленные меж собою руки.
Лиза в нерешительности стояла в своём убежище, раздумывая: подойти ей к мачехе или уйти в свои комнаты, так и не сообщив никому о своём возвращении. С мачехой разговаривать не хотелось. Она была очень холодна с ней, и в её присутствии Лиза чувствовала себя неуютно. Однако выслушивать вечером за ужином нотацию от отца, что она ведет себя из рук плохо, тоже не хотелось. Лиза жалела, что не улучила момент подойти к отцу, пока он ещё не ушёл. Но развернувшееся перед её глазами действо так её увлекло как зрительницу, что она напрочь забыла о том, зачем шла, а когда спохватилась, было уже поздно.
В это время на террасе блеснуло солнце, и сверкающие зайчики солнечных лучей россыпью рассыпались по полу, а потом на террасу поднялся ещё один гость. Одетый в светлый костюм, представительный, с гордой осанкой и аристократическими чертами лица, он остановился перед мачехой. Потом коснулся рукой своих коротко стриженных, сверкающих благородной сединой волос и, устремив на неё взгляд пронзительно-голубых глаз, тихо произнес:
– Мир дому сему. Здравствуй, Алекто.
– И тебе пребывать в благоденствии, Авенир, – откликнулась мачеха, поднимаясь с кресла. – Никак мой муж нажаловался, что ты решил почтить меня своим визитом?
– Да, твой супруг разговаривал со мной, – кивнул гость, – и если честно, мне непонятны причины твоего отказа, восстановить границу. Что случилось?
– Ничего. Просто мне больше нет нужды быть вашим цепным псом. Я научилась справляться со своими проблемами абсолютно самостоятельно, поэтому решать ваши проблемы больше не хочу. Сами разбирайтесь с ними. Я устала.
– Девочка моя, твоя жизнь не принадлежит тебе. Ты избранная. И не тебе разбрасываться такими словами. Каждый должен исполнять свой долг.
– Вот только проповедь мне читать не надо. Это раньше я верила тебе и была готова по одному твоему слову в Тартар пасть. Но сейчас я поумнела и много чего знаю… Так что не надо. Это ты своим ратникам проповеди читай, а меня уволь. Это не мои проблемы, и отныне я не намерена их решать. И никак ты меня не заставишь! Мой долг кабалу не снять, и его я пока исполняю… пока вы ничего против моего избранника не предпримете. Так что лучше поблагодари и оставь меня в покое.
– Девочка моя, я благодарю тебя постоянно, только в покое оставить никак не могу. Права такого не имею. Я знаю, к чему это приведет, и не могу этого допустить. Ты должна перекрыть границу. Это лишь тебе по силам.
– Да неужели? – губы мачехи саркастически изогнулись. – До меня справлялись… и теперь справитесь… Объясните своим ратникам, проповеди почитаете, дозоры выставите, и всё нормализуется. Граница вновь восстановится.
– Я сделаю всё, что пожелаешь. Что заставит тебя изменить решение? – тихо спросил гость. – Я готов на коленях тебя просить, чтобы ты закрыла границу.
– На коленях? – в голосе мачехи послышалась нескрываемая ирония. – Считаешь, это должно как-то повлиять на меня? Повлиять, после того как я на коленях молила тебя принять меня, а ты в ответ обрек меня на вечное изгнание, одиночество и ненависть всех? Ты ведь заранее знал, чем всё закончится.
– Разве я или твой супруг ненавидим тебя? Я люблю тебя, дитя моё.
– Ты любишь? – мачеха нервно рассмеялась. – Побойся Творца, отец! Я приняла от тебя все, но так кощунствовать не смей!
– Я не кощунствую. Это правда. Я любил тебя всегда и сейчас люблю. Только мой долг: служить высшей цели и нести в мир свет, и на этом пути я готов пожертвовать и своей жизнью, и своими чувствами. Долг превыше всего, девочка моя. Я думал для тебя это очевидно.
– Ты не своими чувствами и жизнью жертвуешь, а чужими. Причем легко и не задумываясь, и при этом представляешь чужую жертву, как свою собственную. Это ведь ещё уметь надо всё так вывернуть.
– Давай ты не будешь говорить за меня и приписывать мне придуманные тобой мысли и чувства.