– Но это невозможно, миледи… невозможно то, что Вы говорите!
– Намекаешь, что я лгу? Что ж, дело твоё, не верь. Только будь добр, не мешай мне исполнять то, что я поклялась исполнять обоим Магистрам.
– Если это все так, что Вам мешает убить меня ну и того же Германа?
– Только одно, глупая сентиментальность, которая, кстати, и твоей протеже жизнь сохранила. Но если ты не прекратишь меня провоцировать, я переступлю через неё и стану такой, какой хотят меня видеть оба Магистра, и какой рисуют в глазах своих соратников: злобной и беспощадной продолжательницей дела эриний, получающей удовольствие от мести, нарушившим Закон и порядок.
– Вы никогда не говорили и не показывали ничего такого, миледи… – растерянно проговорил Виктор.
– И не сказала бы, если бы не почувствовала, что замерла на краю… Ты довел меня… довел до того состояния, когда ещё шаг, и я безвозвратно изменюсь… Ты вряд ли поймешь, но я все же попробую объяснить… Раньше я наказывала и мучила жертвы лишь для закабаленной твари, понимая, что иначе не смогу её контролировать, а вырвавшись, она принесет гораздо больше бед. Сегодня же впервые мне самой хочется заставить тебя страдать. Страдать так, чтобы неповадно больше было идти мне наперекор и пытаться подставить. Но если я сделаю это, то исчадье Тартара получит надо мной власть… станет частью меня… хотя, скорее всего, мне легче и жить с ней будет, и ненависть всех воспринимать. Потому что у меня уже больше нет сил быть прежней и соответствовать тому образу, в котором хотят меня видеть Магистры.
– Миледи, ну почему же Вы никогда раньше не говорили мне того? Ведь мне казалось, это Вы вертите обоими Магистрами, а не они Вами.
– Ты считаешь, мне было легко переступить через себя и признаться в собственной слабости? Признаться перед тем, кто так меня ненавидит? Перед тем, кто спит и видит как мне досадить и жизни своей не пожалеет лишь бы уничтожить? Что ж, порадуйся, всё это время было плохо не только тебе. Вся моя жизнь это сплошная пытка и борьба с тварью, которую держу… и очень похоже, что в этой борьбе я начинаю проигрывать… Только учти, мой проигрыш радости тебе не принесет, тварь, что держу, гораздо хуже меня. А теперь всё! – Алекто резко поднялась с кресла и, шагнув в сторону, отвернулась к стене и вцепилась пальцами в мраморную облицовку, сипло выдохнув: – Уходи! Уходи немедленно! Сил её держать у меня больше нет…
– Миледи! – Виктор бросился к ней и, опустившись на колени, обхватил её ноги. – Я же не знал… не знал ничего этого. Простите, я никогда не посмею больше… я приму любое наказание, пусть даже твари, лишь Вы простите.
– Виктор, уйди… – пальцы Алекто видоизменились и, скребя когтями по мрамору стены, она стала медленно оседать на пол.
Он стремительно поднялся и, подхватив её на руки, прижал к себе:
– Не удерживайте её, миледи, я постараюсь выдержать её нападение. К тому же я заслужил.
Обхватив когтистыми лапами его плечи, Алекто перехватила его взгляд и, вглядываясь в его глаза, хрипло проговорила:
– Если я выпущу её сейчас, она власть обретет… Хочешь помочь её держать – постарайся удовлетворить или уходи… Что выбираешь?
Вместо ответа Виктор крепче прижал её к себе и шагнул в сторону широкой мягкой тахты.
Алекто лежала на тахте, расслабленно раскинув руки и прикрыв глаза.
– Вы что-нибудь хотите, миледи? – поднявшийся Виктор замер над ней.
– Апельсиновый сок принеси, – она взглянула на него из-под полуопущенных ресниц и, заметив, что он, кивнув, вышел, вновь сомкнула веки. Приятная нега разлилась по всему телу. Виктор оказался хорошим любовником и постарался доставить ей максимальное удовольствие. Даже с Владом ей не было столь хорошо.
Она внутренне усмехнулась. Давно ей было надо приблизить его к себе, но мешали злость на самоуверенного юнца, осмелившегося вступить с ней противоборство, и собственная гордыня. Её нежелание объясняться и оправдываться перед ним породило взаимную неприязнь и ненависть, разрушить которую она сумела лишь сейчас.
Пришло осознание, как был прав отец, когда говорил, что всему виной её отношение к собственному окружению.