— Не бойся, священник. Тебе помогут мои сестры.
Он спокойно ответил:
— Я не боюсь.
Голос женщины снова стал мягким, насмешка исчезла.
— Я знаю это. У тебя хватило мужества и мудрости, чтобы открыть запретные двери. Но меня держат тройные путы: обещание, клятва и желание. Когда наступит время, я смогу больше… но пока я беспомощна, эти путы держат меня. Поэтому мне нужен ты, священник.
Человек, который придет…
Голоса стихли. Тьма вокруг Джин медленно начала рассеиваться. Постепенно она сменилась зеленоватой серостью. Джин в отчаянии подумала: «Я должна родиться снова. Но я не хочу этого!» Свет начал резать глаза. Среди мутной серости показался изумрудный круг. Он становился все ярче, ярче…
Джин лежала на низкой постели, в гнезде из шелковых подушек. Рядом с ней — огромный древний бронзовый сосуд, похожий на купель для крещения. Ладони тысячелетий оставили на нем густую патину, похожую на мягкие зеленоватые сумерки. Солнечный луч упал на сосуд, и патина засверкала, как крошечное солнце. На боках высветились странные геометрические рисунки, спирали и изгибы ли-вен — символ грома. Сосуд стоит на треножнике… да ведь это древняя обрядовая купель династии Танг, которую Мартин привез из Юнани несколько лет назад… она была у них дома… Джин снилось, что она была в Китае и что Мартин… что Мартин…
Джин резко села и через широко раскрытую дверь выглянула в сад. Широкие ступени полого спускались к овальному бассейну, по краям которого гибкие ивы склоняли зеленые щупальца в голубую воду, где красовались глицинии с висящими гроздьями белых и светло-желтых цветов, азалии, подобные языкам пламени. Розовые лилии покрывали водную гладь. А на другой стороне маленькая сказочная пагода, покрытая разноцветной черепицей, и по обе стороны пагоды стройные кипарисы… да ведь это же их сад, сад голубой пагоды — Мартин воссоздал то место в Юнани, где живет его друг, старый мудрый священник… Очень похоже, но не совсем.
Что-то здесь не так. Горы не совсем такие, как вокруг их ранчо. В форме правильных конусов. Их ровные голые склоны из розового камня окружены деревьями… они похожи на огромные каменные шляпы с зелеными полями…
Джин повернулась и подробно осмотрела комнату. Помещение широкое и длинное, но насколько длинное, ей не видно, потому что солнце, вливавшееся в высокое окно и играющее на древнем сосуде, образовало непроницаемый блистающий занавес. Джин заметила на потолке мощные балки, потемневшие от времени, со странными резными символами. Слоновая кость и сверкающий лак. Низкий странно изогнутый алтарь из зеленого гагата, на нем церемониальные предметы незнакомой формы, большой бронзовый кувшин с крышкой в форме головы лисы…
Из тени за древним тангским сосудом появился человек, одетый с ног до головы в шелковое серебристо-голубое одеяние, на котором искусно, словно паутиной, вышиты даосские символы, а ниже, на серебряной груди, все та же голова лисы. Человек лыс, лицо у него тяжелое, лишенное выражения, кожа гладкая и слегка желтоватая, как древний пергамент. Ему можно дать и шестьдесят лет — и триста. Но глаза его просто приковали внимание Джин Мередит. Большие, черные, подвижные, поразительно живые. Молодые глаза на лишенном возраста тяжелом лице. Этот взгляд вливал в нее силу, спокойствие, уверенность, и все сомнения, все страхи, вся неясность словно улетучились из сознания. Впервые… после того страшного эпизода мозг ее стал ясным, хрустально чистым, мысли снова принадлежали только ей.
Она все вспомнила. Но вспомнила так, будто это случилось с кем-то другим. Ей было жаль этого другого, но сама она горя не чувствовала. Она была спокойна. Черные молодые глаза вливали в нее этот покой.
— Я вас знаю, — сказала Джин. — Вы Ю Чин, мудрый священник, которого любил мой муж. Мы в Храме лис.
Глава 2
— Я Ю Чин. Ты права, дочь моя, — тот самый мужской голос, который она слышала в мягкой полудреме.
Она попыталась встать, но — внезапно ощутив слабость — снова опустилась на постель. Он сказал:
— Ночь и день, и еще ночь и часть дня ты спала, — сказал Ю Чин. — Теперь тебе нужно поесть.
По-английски он говорил медленно, подолгу подбирая слова…
Он хлопнул в ладоши, и мимо зеленого сосуда скользнула сквозь столбы солнечного света женщина. Так же, как и он, лишенная возраста, с широким умным лицом и большими раскосыми черными глазами, добрыми и очень мудрыми. Халат прикрывал от полной груди и до колен ее сильное, крепкое, смуглое, как будто вырезанное из дерева, тело. В руках у нее был поднос, на нем чашка дымящейся похлебки и овсяной хлеб.