— Вы забыли о четвертой, которая вообще-то первая — вы, Рамзес.
Нефертари подошла к Фараону, неся в руках саженец акации.
Рамзес осторожно посадил деревце, а Нефертари бережно полила его водой.
— Смотри на это дерево, Небу, оно будет расти вместе с моим храмом. Пусть боги сделают так, чтобы однажды я смог отдохнуть под его раскидистыми ветвями, забыв о бренном мире. Пусть именно в его листьях и стволе воплотится богиня Запада, прежде чем я усну навеки.
Глава 49
Моисей растянулся на своей кровати у смоковницы.
День был очень тяжелым. Около пятидесяти несчастных случаев в шахтах, два легких ранения на строительстве дворца, задержки с поставками подкрепления в третью казарму, тысячи бракованных кирпичей… Ничего удивительного: усталость и проблемы накапливались и уже давали о себе знать.
Тяжелые мысли снова и снова одолевали его. Конечно, строительство новой столицы сделало его счастливым, но возводить храмы в честь богов, которых проклял Сет, — не было ли это оскорблением для единого Бога? Возглавляя строительство Пи-Рамзеса, Моисей участвовал в прославлении Фараона, который увековечил древние культы.
В углу комнаты, возле окна, кто-то зашевелился.
— Кто это там?
— Друг.
Из темноты вышел худой человек с хищным лицом, он приблизился к мерцающему свету, который исходил от масляной лампы.
— Офир!
— Я хотел бы поговорить с тобой.
Моисей опустился на кровать.
— Я устал и хочу спать. Мы увидимся завтра на стройке, если у меня будет время.
— Моя жизнь в опасности, друг.
— Почему?
— Ты сам прекрасно знаешь. Из-за моей веры в Бога, который спасет человечество. Бога, в которого тайно верит твой народ, и который воцарится во всем мире, уничтожив всех идолов. И это должно свершиться в Египте.
— Ты забыл, что Рамзес — Фараон?
— Рамзес — тиран. Он насмехается над Богом единым и заботится лишь об укреплении своей власти.
— Уважай эту власть, так будет лучше. Рамзес — мой друг, и я строю его столицу.
— Я ценю доблесть и честь, уважаю твои чувства и твою верность другу. Но тебя терзают сомнения, Моисей, ты страдаешь. Твое сердце отказывается принимать это царствование, и ты веришь, что придет царствие Божие.
— Ты бредишь, Офир.
Во взгляде ливийца промелькнуло упрямство.
— Будь честен с самим собой, Моисей, прекрати обманывать себя.
— Ты что, знаешь меня лучше, чем я сам?
— Почему бы и нет? Мы совершаем одни и те же ошибки и верим в одни и те же идеалы. Объединив наши усилия, мы изменим эту страну и будущее ее жителей. Ведь хочешь ты этого или нет, Моисей, ты — вождь своего народа. Под твоим руководством они уничтожат своих противников. По твоему приказу они объединятся.
— Еврейский народ подчиняется Фараону, а не мне.
— Это тиранство, я его ненавижу! И ты тоже.
— Ты ошибаешься: у каждого свои задачи.
— Твоя состоит в том, чтобы привести свой народ к правде, а моя — восстановить истинную веру, возведя на трон Литу, законную наследницу Эхнатона.
— Перестань говорить глупости, Офир! И прекрати подстрекать к восстанию против Фараона, эта затея обречена.
— Ты знаешь другой способ установить истинную веру? Когда знаешь правду, надо уметь за нее сражаться.
— Лита и ты! Вдвоем против всех! Это же смешно.
— Ты действительно думаешь, что мы одни?
Моисей, казалось, был заинтригован.
— Это очевидно…
— Со времени первой нашей встречи ситуация сильно изменилась. Сторонников нашей веры гораздо больше, чем ты себе можешь представить. Сила Рамзеса — лишь иллюзия, и не более того, ловушка, в которую он сам когда-нибудь попадется. Значительная часть знати этой страны пойдет за нами. Ты, Моисей, откроешь этот путь.
— Я… Почему я?
— Потому что у тебя есть способности, ты можешь повести нас за собой, возглавить наше движение за истинную веру. Лита должна оставаться в тени до определенного момента, а я — простой смертный и не имею такого влияния. Твой голос станет для многих откровением, он будет услышан!
— Кто ты на самом деле, Офир?
— Простой верующий, и так же, как Эхнатон, убежден, что после Египта вера в единого Бога распространится во всех странах и нациях.
Моисей должен был бы давным-давно выпроводить этого безумца, но его речь точно околдовала Моисея. Офир говорил то, что уже не раз приходило в голову самому еврею. Однако эти идеи были настолько пагубны, что он отказывался доверять им.