Всем своим видом она выражала готовность извиниться.
— Ах, как грустно, какая жалость, wie Schade! Где же вы, в таком разе, живете?
— В Лондоне, у бабушки.
Помолчав, она грубовато спросила:
— А из какой семьи ваша бабушка?
— Родственники со стороны бабушки у меня датчане. Но дедушка родом из Франкфурта, он был евреем. Скоунеры эмигрировали в Англию.
Эрнст с отцом притихли. Фрау Штокман спросила:
— Когда же они переехали в Англию?
— Пятьдесят лет назад.
— Они ходят в синагогу?
— Нет, конечно. Дедушка уже умер. А бабушка — квакер.
— Ну что ж, тогда вам нечего волноваться, они не евреи, — безапелляционно заявила она. — Ваши родственники — англичане. Здесь, в Германии, евреями считаются выходцы из Восточной Европы — литовские и польские беженцы, — но только не немцы, которые живут здесь уже долгие-долгие годы. Мой муж держит у себя на службе нескольких таких настоящих евреев. Есть среди них очень талантливые. Есть просто хорошие люди. Чистоплотные, вежливые, рассудительные. Я и сама совершаю по отношению к ним множество милосердных поступков. Есть среди них и мои друзья. Давным-давно мои предки тоже приехали сюда из Восточной Европы — из Каунаса, что в Литау. Они были родом из очень культурной семьи.
Герр Штокман и Эрнст сидели с таким видом, точно ждали, когда выветрится неприятный запах.
Спас то, что явно уже превратилось в «положение», неожиданно зазвонивший телефон. Эрнст поднялся, объяснив, что ждет звонка. Герр Штокман сказал:
— Я полагал, что мы собрались на семейный обед с твоим гостем, а не для того, чтобы нам мешал этот аппарат.
Фрау Штокман экспансивно объяснила Полу:
— Друзья Эрнста часто звонят в обеденное время, потому что только тогда и уверены, что застанут его дома. Он так популярен! Но некоторых из его друзей мы у себя в доме видеть не хотим. Мы не всех одобряем. Видите ли, он весь день работает, да и вечерами часто уходит. Но когда мы сидим за столом и обедаем, мужа неизменно раздражает любая помеха.
На проводе были люди, которые интересовались Эрнстом, а быть может, его любили. Каждый вечер в его жизнь с родителями вмешивались голоса издалека — быть может, голоса парней и девушек, которые плавали под парусами по озеру.
После обеда они пили кофе в зале. Пол глаз не мог отвести от картин — Ван Гога, Дерена, портрета ребенка, нарисованного в 1905 году Пикассо. Весьма озадачил его портрет нечесаного, слегка похожего на безумца молодого человека с ниспадающими на лоб золотистыми волосами, частично закрывающими его большие синие глаза и горбинку орлиного носа. Губы, имевшие форму арбузных ломтиков, были растянуты в печальной улыбке.
— Чья это работа? — спросил Пол.
— О, я рада, что вам нравится, — восторженно вымолвила фрау Штокман. — Это большая редкость. Даже специалисты, которые сюда приходят, не могут определить, что это такое.
— Что же это?
— Мама купила портрет еще до войны, когда изучала в Париже историю искусств, — вставил Эрнст.
— И он ничего мне не стоил, — рассмеялась фрау Штокман.
— У мамы был нюх на то, что будет расти в цене. Нынче портрет наверняка стоит целое состояние.
— А тогда ничего не стоил. Художник был на грани голодной смерти.
— Как его фамилия?
— Такой сумасшедший, такой молодой, такой безобразный и такой красивый. Деснос.
О Десносе Пол никогда не слыхал, но картина ему понравилась.
— Он давно умер, — сказала фрау Штокман с глубоким вздохом, но и с некоторым удовлетворением. — Разве не выглядит он счастливым, несмотря на то, что портрет написан на холсте, больше похожем на мешковину — мне пришлось заказывать новую подкладку, — и дешевыми красками, которые в некоторых местах уже выцвели, и приходится заказывать реставрацию дорогими красками. Такие затраты!
— Всю эту коллекцию составила мама. Как собиратель, она настоящий гений.
— Была когда-то! Ту мерзость, что рисуют сегодня, я бы собирать не стала. Пакость! Нынче все так ужасно! — Она отвела взгляд от картин. — А теперь, к сожалению, вынуждена вас покинуть, мне пора на собрание Комитета друзей гамбургской музыки. Оставляю вас и передаю в надежные руки Эрнста. Эрнст, только не знакомь его со своим другом Иоахимом Ленцем, — добавила она смеясь, но и не думая при этом шутить. Повернувшись спиной к залу, она направилась к выходу.
Эрнст проводил мать до парадной двери, после чего возвратился в зал. Они с Полом выпили еще по чашке кофе, потом Эрнст сказал: