О том, чтобы уснуть, не могло быть и речи. Он был олицетворением мучительной бессонницы.
Наконец в том северном краю, в то лето, замерцал слабый свет, рассеявший тьму своей умиротворяющей безмятежностью. Как только все предметы в комнате вновь обрели очертания подлинных кровати, шкафа, стола, стула, белья, Пол оделся (Эрнст все еще похрапывал), схватил полотенце, отворил дверь спальни, бегом спустился по лестнице и через вестибюль гостиницы выбежал на свежий воздух. Он побежал по той же самой песчаной тропинке между пляжем и соснами, по которой они шли вечером с Эрнстом, и бежал до тех пор, пока не увидел палатки маленького туристского лагеря, где он пожелал доброй ночи Ирми. На берегу он разделся и вошел в море, дошлепав по мелководью до места, достаточно глубокого для купания.
Утро было тишайшее, сосны у кромки пляжа отличались ясностью каждой детали контуров и теней, словно гравировка вдоль ободка стеклянной вазы, море — зеркальная гладь под небом из абстрактно-бесцветного, чистого света. Казалось, нескладное тело Пола — окунувшего руки и ноги — вспенивает воду и взрыхляет ее, превращая в пашню, словно плуг на рассвете — ровное поле. Плавая, он, казалось, поднимал шум, нарушавший весь этот покой.
Потом до него дошло, что кто-то плывет рядом. Это была Ирми, она плыла и смеялась. Сказав друг другу лишь «с добрым утром», они развернулись и поплыли назад, к мелководью. Вброд они вышли на берег, туда, где рядом с брюками, рубашкой и обувью Пол оставил свое полотенце. Как только они там оказались, он, ни слова не говоря (его незнание немецкого, а ее — английского послужили оправданием молчаливого общения), принялся покрывать ее поцелуями: темя, лицо, плечи, груди. Он положил ладони на ее ягодицы и почувствовал, как прижимается к ее животу его набухший пенис.