— Не будет ни лития, ни электрошока. Ничего не будет. — Я смотрел Кампане прямо в глаза. — А хочешь поговорить о психах — можем поговорить.
Кампана вышел, хлопнув дверью. Эта скромная победа убедила, что Виола несправедливо подвергла меня остракизму, а теперь и вовсе должна быть мне здорово благодарна. Каждый по-своему договаривается с совестью.
В те годы большую часть времени, когда я не занимался скульптурой, я тратил на обретение матери. Привычки давнего прошлого уже не работали, и нам пришлось выстраивать позиции, взаимодействия, физическое сосуществование в едином пространстве. Мы часто жили бок о бок и редко оказывались лицом к лицу. Она была моей матерью, но уже не являлась ею, время съело слишком многое. Меня тянуло к ней, но я стыдился обнаружить свои порывы, она терпеливо с этим мирилась.
В 1940 году война началась снова, она ведь никогда не кончалась. Я получал все больше вырезок из газет и цитаты Муссолини, переписанные зелеными чернилами. Под конец года перед мастерской остановился внедорожник «Фиат 508 СМ Колониале», на крыльях которого трепетали два итальянских флажка. Из него вышел чиновник в строгом костюме, а за ним и Стефано, едва сдерживавший улыбку ликования. Посетитель вручил мне письмо, которое я тут же открыл. Это был заказ на монументальную группу под названием «Новый человек», предназначенную для центральной площади Предаппио, родного города дуче. Запрос, как мне объяснили, официально исходил от министерства народной культуры, но был сформулирован в высоких инстанциях. «Самых высоких», — добавил, подмигнув, Стефано, к явному неудовольствию чиновника. Сто тысяч лир в год, вплоть до завершения скульптуры, с гарантированным минимумом в четыреста тысяч лир. Джекпот. Я стер из памяти зеленые чернила и тут же, на крыле «фиата», расписался.
Вечером, пока Витторио убирал посуду, а мама вязала в углу, я набросал эскиз на кухонном столе, между двумя бокалами вина и двумя пустыми тарелками. Высота «Нового человека» будет три метра, вместе с постаментом — пять. «Новый человек» — это спринтер на старте, сорвавшийся с места сразу после выстрела, он опирается только на одну ногу. Вызов с технической точки зрения. Вызов с точки зрения анатомии. Когда я показал рисунок маме, она взглянула, потом вернулась к вязанию и выдала:
— Ты и так очень красивый, Мимо.
— О чем ты?
— По-моему этот твой гигант, со всеми его мускулами, твой «Новый человек» — он такой, каким ты хотел бы быть сам. А я говорю тебе, что ты и так красивый, какой ты есть в жизни. Но разве я что понимаю, я всего лишь твоя мать.
Разъяренный, я вышел и, сделав несколько шагов по лунно-белому гравию, вздрогнул. Меня ждала Виола, одетая в темное пальто и мало чем отличающаяся от призрака, напугавшего меня много лет назад на деревенском кладбище. И снова передо мной действительно стоял призрак. Тот самый из нашего детства, с худым лицом и огромными глазами, покрасневшими, измученными длинной вереницей мужчин, одним из которых был я.
— Стефано рассказал мне о твоем последнем заказе. Ты знаешь, от кого он исходит. — Она заговорила со мной впервые за два почти года. Внезапно я для нее ожил — и только ради того, чтобы меня упрекать. Я работал как сумасшедший, содержал десять человек, Орсини хвастались всем, кто слушал, что они-де меня открыли. При этом я не был ни Джезуальдо, ни Караваджо. Я никого не убивал. Мои скульптуры мухи не обидят.
— Меня не интересует политика. Я тебе тысячу раз говорил.
— Я не хочу, чтобы ты делал эту скульптуру.
— Не хочешь?
— Нет.
— Иди ты к черту, Виола.
Она развернулась, ничего не сказав, и скрылась в ночи.
Вскоре после этого я отправился во Францию, где не был с тех пор, как уехал однажды, в прохладный день 1916 года. Меня пригласили на прием в итальянское посольство в оккупированном Париже, где предполагался смотр всех выдающихся представителей нашей прекрасной страны. Посол, поддерживая иллюзию дружбы с этими французиками, на всякий случай не пригласил ни единого немца. Здесь и произошла моя пресловутая стычка с Джакометти. Не знаю, как узнал о ней тот американский профессор, что писал обо мне или, вернее, о моей «Пьете», но он упомянул об этом в своей монографии. Это устойчивая легенда, поскольку мы с Джакометти не обменялись ни словом.