Она была там. Я увидел ее еще до того, как дошел до пещеры. Она лежала, не двигаясь. Я стал карабкаться к ней, паникуя оттого, что она не шевелится. Когда я наконец достиг входа, Виола повернула ко мне голову. Облако скользнуло по ее запавшим щекам, и появившаяся луна открыла мне то, что я сначала принял за массу тьмы: огромное тело Бьянки, тоже лежащей на земле. Виола, одетая как для приема гостей, обнимала медведицу, но платье было измятым и грязным.
— Она умерла сегодня утром, — шепотом сказала Виола.
Я опустился на колени, помог ей подняться и обнял. Большая голова Бьянки была обращена к нам, глаза открыты, язык немного вывален. Виола не хотела бросать детей. Она играла с ними, когда услышала душераздирающий зов из леса. Мощный рык, от которого задрожали стены, — впоследствии этого не подтвердил ни один свидетель.
Почуяв приближение смерти, Бьянка позвала ту, что была ей одновременно матерью, сестрой и другом. Виола, убежденная, что о детях позаботятся слуги, очертя голову бросилась в лес. Она провела с медведицей четыре дня, поила ее, разговаривала с ней, обнимала во сне. Не приди я вовремя, она бы последовала за Бьянкой и дальше.
Виола снова легла на землю и притянула меня к себе. Я укрыл нас шинелью и стал смотреть на звезды.
— Ей было двадцать пять, — прошептала она. — Прекрасная медвежья жизнь.
— Тебе пора домой. Все тебя ищут.
— Никто не должен знать. Я скажу, что вышла, услышав шум в лесу, в темноте испугалась, заблудилась и несколько дней искала дорогу.
Никто из нас не шевелился. Я вздохнул.
— Все это так смешно.
— Что смешно, Мимо?
— Ты, я. Наша дружба. То мы любим друг друга, то ненавидим… Мы два магнита. Чем больше мы сближаемся, тем сильнее отталкиваемся.
— Мы не магниты. Мы симфония. Но даже музыке нужна пауза.
Виола попросила меня похоронить Бьянку, на что я согласился, но пожалел об этом, как только вернулся с лопатой. Задача была геркулесовой. Но Геркулес имел то преимущество, что был ростом не метр сорок. На рассвете я, шатаясь, пришел домой со стертыми в кровь ладонями и проспал до вечера. Витторио разбудил меня и обрадовал известием: Виола просто заблудилась в лесу и нашла дорогу обратно. Я изобразил полное счастье и снова заснул.
Она три дня провела в постели, отходя от приключения. Я был совершенно разбит и не мог ваять до конца недели. В следующую субботу Кампана вернулся из Милана, братья Орсини прибыли из Рима. Меня пригласили на праздничный ужин, и я пошел на него не без удовольствия. Мы с Виолой наконец-то снова говорили друг с другом, и это было главное. Лишь позже я осознал, что большинство ужинов у Орсини заканчиваются плохо, и этот не стал исключением.
В голове у Кампаны что-то зрело, это надо было заметить. Тем более мне, мастеру передачи движения, — заметить по тому, как он по-тигриному хищно держался, напружинившись, чуть боком, пригнув голову, пока мы выпивали в ожидании ужина. Тигры часто нападают сбоку. Виола, еще бледноватая, улыбнулась мне. Я поздравил Франческо с его новой должностью при Пие XII, бывшем монсеньоре Пачелли. Как обычно, Стефано пил рюмку за рюмкой. Невестка Виолы присутствовала в окружении своего выводка. В детстве я дрожал, без спроса вторгшись в это святилище. Теперь я был на вилле завсегдатаем, я регулярно вдыхал золотую пыль, плававшую в солнечных лучах, и уже не дивился ей. Прозвенел колокольчик, и мы проследовали в обеденную залу.
Ужин прошел мирно, едва нарушаемый шумом детей, игравших в соседней комнате, пока не настало время сыра. Поднос совершил круг по столу и вернулся в центр, и тут Кампана стукнул по столу ладонью. Даже маркиз подпрыгнул, прежде чем снова впасть в оцепенение.
— Так продолжаться не может.
— Что не может продолжаться? — вежливо спросил Франческо.
— С ней! — воскликнул avvocato, указывая трясущимся пальцем на Виолу. — Если бы я купил такую плохую машину, мне бы давно вернули деньги!
— Моя сестра не машина, — заметил Франческо, как всегда любезно.
Виола, опустив голову, ничего не говорила.
— Сначала Флоренция, потом это исчезновение в лесу! Она психичка, я всегда это знал. Не говоря уже о том, что не может иметь детей, наверняка оттого, что спрыгнула с крыши; мне надо было с самого начала насторожиться. — Кампана, красный от гнева, плевался слюной. Он кивнул на сестру: — А дети Элоизы, а? С ними могло случиться что угодно! Какая женщина бросает детей, черт побери?! Не говоря об этом! — Он выдернул из кармана смятый лист бумаги и сунул его под нос Виоле — та побелела как мел. Кампана ехидно засмеялся: — Что за штука, а? Мы нашли это, когда обыскивали твою комнату после исчезновения в поисках письма или записки. Мадам у нас теперь пишет стихи? — Он развернул листок и прочистил горло.