Храни её

Виола посмотрела ему прямо в глаза:

— Не читай.

— Захочу и буду. Твоим родным полезно узнать, о чем ты думаешь, верно?

— Я написала это давно, когда лежала в больнице. Это из прошлого. И это личное.

— «Я та, что не гнется…» — начал Кампана с театральным завыванием.

Нервная судорога невероятной силы исказила лицо Виолы.

— Если ты прочтешь это, — тихо сказала она, — я тебя убью.

— A-а, да ты к тому же и убийца? — Кампана обошел стол, чтобы встать подальше от Виолы, и прочел:

Я та, что не гнется
Среди пожаров, зажженных вами.
Я та, что не гнется.
Вы видите — и на костре,
На аутодафе, с плевком на лице.
Я та, что не гнется и не заплачет
От свиста, обмана и ваших предательств
При виде костров, неправых судов, оскаленных ртов.

— Хватит, — прошептал Франческо, помрачнев.

— Погоди, дорогой зятек! — взвизгнул Кампана. — Еще не конец!

Надкушено яблоко,
Как запретить себе знать?
Я хочу танцевать, и к звездам летать,
И лечить, и спасать.
Меня кинут в огонь,
В сумасшедший дом,
Распнут, четвертуют, побьют кнутом,
Объявят ведьмой и черным котом
Или все сразу, и что потом?
Надкушено яблоко, съем до конца.
Меня не согнуть и не запугать,
Я на коленях не буду стоять.

Сестра Кампаны сидела отвернувшись и зажимала рот, чтобы не прыснуть от смеха. Я просто окаменел, остальные за столом тоже, хотя вряд ли по той же причине. Я считал, что былая Виола умерла, но она жила и ликовала в этом юношеском стихотворении.

— Я женщина, вам меня не согнуть,
Ведь когда войны грохочут вокруг,
Вы зовете меня и моих подруг.
Но стихнет война —
И вы снова сожжете меня.
Вдруг я пойму, что ваш мир — ерунда.
Вы испепелите меня,
Развеете без следа,
Я останусь жива!
Ваш огонь не жжет,
Он меня не возьмет,
Я не согнусь,
Я стою тысяч таких, как вы.

Кампана поперхнулся и зашелся кашлем, потом принял поданный сестрой стакан воды, одновременно жестом приглашая дождаться продолжения.

— Но, дорогие друзья, лучшее — напоследок! Строфа, в которой я ничего не понял, наверное, потому что нет у меня такого поэтического дара!

Виола поднялась медленно, как туман над кладбищенской землей. Едва слышным голосом произнесла:

Когда тебе, еще не рожденной,
Еще не знающей, как это больно —
Упасть с облаков и снова подняться,
Когда тебе скажут, что надо сдаться,
Помалкивать и подчиняться,
Станут тебя наряжать,
Улещивать и подкупать,
Тащить как куклу в кровать,
Знай, что я не согнусь, как многие до меня,
Им меня не согнуть,
И ты тоже стой до конца.

Мертвая тишина. Кампана грозно повернулся к жене:

— Что это значит: «Тебе, еще не рожденной?» Только не говори, что у тебя был выкидыш. Или, что еще хуже, ты сама…

— Выкидыш? Когда были написаны эти строки, мы даже не были знакомы! Это стихотворение — мысли шестнадцатилетней девушки. Если хочешь знать, я, скорее всего, обращалась к себе. «Ты, еще не рожденная» — это я сама. Девушка, которая не смогла летать. Я писала это и думала, что где-нибудь в параллельной вселенной эта другая «я» меня услышит.

— В параллельной вселенной? — Кампана снова чуть не поперхнулся, на этот раз прочистил горло бокалом вина. — Да ты совсем сдурела!

— В общих интересах… — начал Франческо.

Виола прервала его жестом. Простое мягкое движение руки, способное остановить армию на марше или бегущее стадо слонов. Эти двое походили друг на друга больше, чем думали.

— Тебе всегда не хватало воображения, Ринальдо. Тебе не приходило в голову, что все не так, как ты видишь? Что параллельные вселенные, да, могут существовать? А наш мир — нет? Что мы, возможно, лишь снимся какому-нибудь медведю?

Все смотрели на Виолу разинув рты, и лишь я улыбался. Кампана стоял весь багровый, с набухшей шеей. Виола протянула руку, и муж почти рефлекторно отдал стихотворение. Она сложила его, спрятала в платье и снова повернулась лицом к avvocato: