Мы были готовы принять первых клиентов. В деревне их изначально было только двое: церковь и Орсини. Альберто решил засвидетельствовать почтение обоим и стал думать, куда по протоколу следует явиться сначала: за каждой стороной стояли веские аргументы. Верх одержали Орсини. Церковь, на вкус Альберто, многовато говорила о бедности, дядя же постоянно твердил, что у него сплошные расходы, хотя явно врал. Мастерскую ему купила мать, сразу выдав всю сумму наличными, а нам он не платил вовсе. Итак, вскоре после заутрени мы явились к служебному входу на виллу — Альберто, Абзац и я. Нам открыла служанка, смерила взглядом нашу разномастную команду и только потом спросила, по какому мы делу.
— Я мастер Альберто Суссо из Турина, — сообщил мой дядя, усердно раскланиваясь. — Вы наверняка слыхали обо мне. Я купил мастерскую у старого Эмилиано и хотел бы засвидетельствовать почтение превосходнейшим маркизу и маркизе Орсини.
— Ждите здесь.
За служанкой пришел управляющий, затем было решено, что мы проходим по ведомству не управляющего, а секретаря маркиза; вскоре у проема появился и он. За каменной оградой сверкал зеленью сад и тускло поблескивал пруд в утренней дымке.
— Маркиз и маркиза ремесленников не принимают, — заявил секретарь. — Поговорите с управляющим.
Его высокомерие брызгами осыпало нас и дождем разлилось вокруг — то самое высокомерие, на котором, как грибы после дождя, множились во всем мире революционеры. Царство Небесное охранялось хуже, чем вилла Орсини. Меня совершенно не впечатлил секретарь герцога — я не отводил глаз от сада, где стояли статуи. Между двух статуй был натянут транспарант, такой же, как тот, что мокнул в деревенском фонтане, когда мы приехали. Слуги как раз его снимали.
— Праздновали день рождения?
Секретарь посмотрел на меня, выгнув дугою бровь:
— Нет, мы отмечали отъезд юного маркиза на фронт. Он убыл в свой полк во Франции, дабы прославить свой род и Итальянское королевство.
И тут я неожиданно заплакал. Секретарь и Альберто отпрянули: неизвестно, кто более был смущен и растерян, оба предпочли бы оказаться хоть под австро-венгерской шрапнелью в Капоретто. Даже Абзац, понемногу переходивший в лагерь взрослых и покидавший территорию детства, сделал пару шагов в сторону и теперь с внезапным интересом осматривал боковину портала. Служанка, встретившая нас, на мгновение забыла о протоколе. Она отодвинула окаменевшего секретаря и присела возле меня на корточки.
— Что такое, что случилось, малыш?
Я не обиделся, я догадался, что слово «малыш» относится к моему возрасту, а не к росту. Я понятия не имел, почему оплакиваю совершенно незнакомого мне человека. Что я знал в тринадцать лет о загнанной внутрь тоске? Я только и сумел пробормотать:
— Только бы он вернулся.
— Ну иди ко мне, — прошептала служанка.
Она прижала мою голову к груди, а грудь у нее была щедрая, и, стыдно сказать, мне полегчало.
Неделю спустя вся деревня торжественно явилась в церковь Сан-Пьетро-делле-Лакриме. Альберто непременно хотел присутствовать — полезно для дела, надо показываться на людях, но мы оказались в последнем ряду. В нефе толпились люди. Некоторые приехали из Савоны и Генуи. В первом ряду — Орсини. Сразу за ними — блистательные высокородные семейства округи: Джустиниани, Спинола, Гримальди.
Там был и юный маркиз, герой Пьетра-д’Альба, — в самом центре трансепта, овеянный славой, до которой ему не было никакого дела. Его отпевали. Когда я рыдал на корсаже у служанки, он уже два дня как погиб — двенадцатого декабря 1917 года. Погиб не на фронте, не во главе своей роты, штурмуя вражеский пост и захватив его ценой жизни. Нет, он погиб, как погибает большинство людей — глупо, в результате того, что сочли (когда армия через несколько десятилетий все же признала факт) крупнейшей железнодорожной катастрофой, когда-либо произошедшей во Франции.
Итак, двенадцатого декабря, спеша явиться в Генеральный штаб и получить задание, он вместе с отрядом едущих в увольнение сел в поезд, следовавший из Бассано в Модане, а затем на ML3874 до Шамбери. На спуске из Сен-Мишель-де-Морьен паровоз не справился с составом длиной триста пятьдесят метров и весом пятьсот с лишним тонн стали и парнишек, радующихся возвращению домой на Рождество. Радость тоже весит немало, автоматический тормоз отключили: если что, затормозим вручную — но нет, не затормозилось. Вагоны сошли с рельсов, сплющились, наехали друг на друга, металлические балки толщиной в руку скрутило, как железную проволоку, и все загорелось. Юный маркиз, отброшенный ударной волной, был одной из редких жертв, найденных в целом виде. У остальных четырехсот человек плоть и сталь сплавились неразделимо.