Мастерская заботами моего друга была полностью отремонтирована. От погрома не осталось ни малейшего следа. Стекла вставлены, стены очищены, надписи «большевик», «дружок евреев» скрыла свежая побелка.
Дорога меня утомила. Надо бы навестить Орсини, поприветствовать Эммануэле, мать близнецов, дона Ансельмо — все подождет. Я мечтал лишь о кровати. Но новость о моем возвращении, должно быть, опередила меня или распространилась со скоростью лесного пожара. Потому что в тот вечер, когда я, как всегда, чуть ли не весь высунулся из окна, чтобы закрыть ставни своими коротенькими ручками, я увидел красный огонек на вилле Орсини. Теплый ласковый свет, которого я не видел двадцать лет и на который не откликнулся, когда его зажигали в последний раз.
В тюрьме я научился разговаривать сам с собой и тут же прошептал:
— Иду.
В дупле лежал клочок бумаги с единственной строчкой: «Я тебя жду».
Я снова шагал по тропинке к кладбищу, но чуть менее проворно, чем раньше. Хотя я и ходил по камере, как мог боролся с неподвижностью и следовал советам тюремных товарищей, мне потребовалось много месяцев, чтобы вернуть былую гибкость или то, что от нее осталось в сорок два года.
По привычке — я помню, это слово, «привычка», мелькнуло у меня в голове, хотя я не ходил этим маршрутом много лет, — я прибыл первым. Вечер был теплый, приближалась весна. Стояла ночь тайных радостей, шалостей и огня, который потом угаснет. Она появилась пятью минутами позже. Меня охватило какое-то неописуемое чувство. Из леса вышла не та девушка, чьи пернатые мечты разбились у подножия елей. И не образцовая супруга avvocato Кампаны. И тем более не идеальная младшая маркиза Орсини.
Это была она. Виола. Я видел это по ее походке, по чуть заметной улыбке в уголках рта, которая означала, что она опять знает что-то такое, чего не знаю я, по живым пальцам, готовым осуждающе ткнуть в кого-то или радостно указать в будущее. Она подошла и положила мне на щеку свою одетую в перчатку руку. Я долго смотрел на Виолу. Несколько белых нитей, вплетенных в черную копну волос. Морщинки в уголках глаз, которые я раньше не видел. Скулы выступали чуть сильнее, контур подбородка — четче. Мы сдерживали первые слова, не зная, будут ли они банальны или потрясающи, чтобы подольше насладиться их вкусом. Ее рука скользнула вниз к моей ладони и потянула меня к кладбищу. Я знал, куда именно мы идем. Не говоря ни слова, мы вытянулись на могиле Томмазо Бальди, и, ей-богу, я услышал довольный вздох маленького флейтиста.
— Я познакомился с Бартоломео Пагано, — сказал я.
— И какой он?
— Огромный.
Млечный Путь лениво тек у нас над головами. Когда ты взрослеешь, все кажется меньше, кроме кладбищ. Западная его часть, когда-то заброшенная, теперь пестрела новыми могилами. Кипарисы выросли и напоминали, в нашем перевернутом мире, огромные зеленые морковки, посаженные на звездном поле.
— У меня всегда были проблемы со временем, — прошептала Виола.
— Чем тебе не угодило время? Ты по-прежнему привлекательна.
Виола не думала меня благодарить. Она с удовольствием принимала комплименты, но не старалась выглядеть красивой. И все же она была красива или, вернее, казалась красивой женщиной. Тот же старый фокус с превращением в медведицу — направить взгляд смотрящего туда, куда нужно иллюзионисту. Я долго смотрел на животное и не заметил, что на нем другое платье. Тот, кто смотрел на Виолу, замечал только ее глаза и забывал про удлиненное лицо, которое досталось ей от отца, и тонковатые губы и думал только: «Она прекрасна!»
— Вчера, — помолчав, продолжила она, — я обнимала красивого мужчину в военной форме, своего брата Вирджилио, который уходил на войну. От него пахло амброй и мылом. А сегодня ночью мой брат — скелет в военном мундире, от которого пахнет тленом. Вчера было двадцать пять лет назад. Время не везде течет с одинаковой скоростью. Эйнштейн прав.
— Напиши ему, он будет счастлив.
— Думаешь? — спросила Виола самым серьезным тоном.
Я не удержался от смеха, и она минуту дулась. Наконец она встала, отряхивая платье от приставших веток и сухих лепестков.
— Придешь к нам завтра на ужин?
— Ну уж нет, — буркнул я. — Что там еще должно случиться?
— Ничего не случится, Мимо. Будет просто ужин.
— С тобой никогда не бывает просто ужина.
— Не смеши. Ты проводишь меня назад на виллу? Дороги сейчас не вполне безопасны.
По дороге Виола сообщила мне о последних событиях. Она не преувеличивала, дороги были небезопасны, и скажи она мне это раньше, я бы вел себя осмотрительней. Под покровом ночи орудовали разные голодранцы, самопровозглашенные партизаны, которые устраивали облавы на фашистов. На самом деле большинство были просто бандитами, которые пользовались периодом междувластия для грабежей и вымогательств. Ходили слухи, что Гамбале снюхались с кем-то из этого сброда. И не стыдились иногда срубить или спалить несколько деревьев в поместье Орсини, а потом все свалить на бандитов. Но и Стефано во главе отряда драчунов тоже любил шататься по долине Гамбале и без зазрения совести мог поколотить кого-нибудь из их семьи. А потом оправдывался, что его люди совершенно случайно приняли Гамбале за бандита, просто ошиблись.