«Примирение!» — только это слово было на устах у жителей деревни. «Примирение!» Все обнимались. После всего пережитого трудно было винить людей за это, что не помешало мне накинуться на Франческо.
— Ты мог бы спросить мое мнение, не считаешь?
— Извини. Я думал, ты будешь рад способствовать возрождению этой церкви.
— На которую вы годами не обращали внимания, потому что она не служила твоим амбициям?
— Да ладно, Мимо, гнев застит тебе глаза. Или усталость. Я не могу понять, почему ситуация тебя так гневит?
— Я злюсь, потому что я не цирковая обезьяна. Я не работаю по приказу.
— По-моему, в последние годы ты сделал довольно много работ на заказ, раз уж речь идет об уязвленной гордости.
Дон Ансельмо положил руки нам на плечи. И мы оба, кардинал Франческо и скульптор Мимо, опустили глаза, как двое провинившихся детей.
— Будет вам, братья мои, мы все стремимся к одному и тому же. Давайте забудем, кто что сделал и не сделал. Примириться — значит забыть прошлое и обратиться к будущему. Мимо, ты же так критиковал эту Пьету, когда был маленьким, помнишь? Говорил, что у нее слишком длинные руки или что-то в этом роде. Кто, как не ты, выросший в этой деревне, талантливейший художник, подарит нам новую Пьету?
— Ты хорошо заработаешь, — добавил Стефано, приподняв бровь. — У них в Istituto денег куры не клюют.
— Я уверен, Мимо сделает это не ради денег, — продолжил Франческо. — Хотя верно и то, что оплата будет соразмерна таланту.
— Думаю, я достаточно помогал Орсини. Мы в расчете. Оставьте меня в покое. — Я направился к выходу.
— Мимо. — Виола сделала шаг вперед и повернулась к священнику: — Дон Ансельмо, вы не могли бы дать нам несколько минут?
— Конечно.
Священник покинул собственную ризницу, оставив меня на растерзание братьев Орсини и их сестры. Виола посмотрела на братьев.
— Не изображайте невинных овечек и меценатов. Вас волнует только слава семьи. Возможно, тебя, Франческо, заботит и слава твоего покровителя, Пия Двенадцатого. Ты прав, Мимо, мои братья прежде всего думают о себе. Но я тоже прошу тебя принять этот заказ. Если я хочу что-то изменить, меня должны избрать. Люди знают, что мы близки. Приняв это предложение, ты поможешь и мне. Впервые за всю мою жизнь то, что полезно для Орсини, принесет пользу и мне.
Двух братьев не оскорбил их собственный портрет, который нарисовала Виола. Стефано ее доводы просто удивили. Франческо, который прекрасно знал, что она соображает не хуже него, был удовлетворен тем, что игра выиграна, поскольку я ни в чем не могу отказать Виоле.
— Очень хорошо, — ответил я. — Я сделаю вам Пьету.
— Тебе понадобится камень, — пробормотал Франческо, — настоящий камень. Мы можем съездить в…
— Камень у меня уже есть.
Они ушли, чуть ли не подпрыгивая от радости. Стефано вернулся домой, Франческо в Рим, Виола нырнула в толпу, еще стоявшую на паперти. Дон Ансельмо вернулся через несколько минут — я сидел на деревянном сундуке, обхватив голову руками.
— Монсеньор Орсини сообщил мне новость. Спасибо, Мимо. — Затем он нахмурился: — Ты как будто не в своей тарелке.
— Все хорошо, дон Ансельмо, все очень хорошо. — Как я мог ему признаться, что ослеп?
Я прибыл во Флоренцию через два дня, поездом в 17:56. Почти в тот же час, как когда-то, обманутый дядей. Стояла уже не зима, а весна, и ощущения при выходе из поезда были совсем другие. Флоренция улыбалась и как будто робко старалась понравиться. Стеснялась — и заманивала в лабиринт своих улиц чуть заметными знаками: закатным лучом, приоткрытой дверью. Рим был мне другом. Флоренция — любовью. Не случайно французские слова fille и ville, «девушка» и «город», разнятся лишь одной буквой.
Метти встретил меня на вокзале. Мы проделали тот же путь, что и раньше, опять пешком, почти молча. Он потянул за брезент в углу мастерской и раскрыл сохраненный им блок каррарского мрамора, того самого, что предназначался для создания «Нового человека». Он согласился спрятать его у себя перед самым моим выступлением в академии.
Я положил руку на глыбу. Камень говорил со мной. Он был удивительно прекрасен и плотен. Чутье подсказывало мне, что он идеален, что никакая скрытая трещина не испортит работу скульптора. Но этим скульптором буду не я. Потому что, сколько бы я ни смотрел на него, я ничего не мог в нем разглядеть. Вернее, я видел только прошлое, десятки статуй, которые уже изваял.