Мой дорогой Мимо, я знала, что ты долго не выдержишь и вскроешь это письмо, несмотря на данное слово. Я просто хотела сказать тебе, что я знаю.
Я знаю, что каждый раз, когда ты предавал меня — тогда во Флоренции, и снова сегодня вечером, попросив меня сдаться, и теперь, вскрыв это письмо, — ты всегда делал это из любви. Я никогда не сердилась на тебя, правда. Твой дорогой друг Виола
Я нервно захохотал, и Зозо испуганно посмотрел в зеркало заднего вида. Мы только что въехали в Понтинвреа. Посреди грозы уютно светилась оранжевая вывеска гостиницы.
— Остановись тут.
— Тут? Но зачем?
— Выпьем.
Зозо припарковался на площади перед заведением, под платаном. Оставалось пройти всего метров двадцать, но мы вымокли насквозь. Я заказал два пива и уткнулся в кружку. Всего час назад мой гнев был гранитной глыбой. Черный и блестящий, угловатый. Но вот она, иллюзия, еще одно колдовство Виолы. Чем больше мы удалялись от Пьетры, тем слабее становилось заклятье, и гранитная глыба на самом деле оказалась просто кучей песка. Как я ни старался сдержать гнев, он утекал сквозь пальцы. После второй кружки от него не осталось следа.
— Что, не едем в Милан?
Я улыбнулся расстроенному Зозо:
— Не едем.
— Хочешь, чтобы я сейчас отвез тебя обратно?
— Переночуем здесь. Я замерз и устал. Вернемся завтра утром. Так что возьми себе еще одну кружку.
Мы легли спать сразу после полуночи первого июня 1946 года, в легком подпитии. Здание отеля, в прошлом — каменная мельница, выходило окнами на реку. Зозо занял одну кровать, я — другую. Я уже не помню своего тяжелого вязкого сна, вроде бы убегал от какой-то неясной угрозы. Что-то стреляло. Или взрывалось.
Когда я открыл глаза, стояла непроглядная ночь. Я лежал не в своей постели, а посреди комнаты. Лицом вниз, с полным ртом пыли. Ладони саднило. Зозо откашливался, стоя на четвереньках рядом со мной. Он хотел что-то сказать, мотнул головой и снова закашлялся. В воздухе стояла густая известковая пыль. Нужно проветрить комнату. Выйти. Кровь заливала глаза. Я повернулся к окну.
Не было ни окна, ни стены, только огромное пятно ночи.
Одиннадцатибалльное землетрясение по шкале Меркалли обрушилось на Пьетра-д’Альба и ее регион первого июня 1946 года в 3:42.
В гостинице, где мы остановились, жертв не оказалось, поскольку мы были единственными постояльцами. Восточный фасад, выходящий на реку, рухнул, здание стало похоже на кукольный домик. На улице билась в истерике хозяйка. Мы, как смогли, ее успокоили, и Зозо тронулся с места. В пять часов мы направились в сторону Пьетра-д’Альба. Дождь прекратился.
Дорога в нескольких местах прерывалась небольшими трещинами или осыпями, которые мы не без труда, но преодолели. За десять километров до Пьетры повреждение дороги составляло уже метров двадцать. Пришлось бросить машину. Мы спустились в русло реки и вскарабкались на другой берег. Шли молча. Мы миновали деревню, которую я видел ночью. Сметена полностью. Ни единого звука, только курица бегала среди обломков.
В середине дня повторный толчок швырнул нас лицом вниз на землю. На горе, через дорогу, коричневый селевый поток полосой перерезал лес. Ели поломались, как спички.
Мы прибыли в Пьетра-д’Альба незадолго до заката. Грязные, измученные, в засохшей грязи и крови. Когда мы поднялись на плато, Зозо заплакал. В воздухе пахло горелым камнем. Деревни больше не было. Ничего, кроме руин церкви. Весь ландшафт изменился. Плато стало бугорчатым, неровным и как будто накренилось. Я побежал, задыхаясь, по разбитой дороге, потом напрямик через поля, подвернул лодыжку, рухнул, снова встал, не чувствуя боли. Мы миновали мастерскую. Сарай превратился в груду досок, половина дома рухнула, а посередине, в том месте, где раньше была каменная чаша, гейзером бил чудодейственный источник. Я не остановился — Витторио с матерью были в Генуе — и поспешил дальше, к вилле Орсини, вдоль полей, вспаханных рукой обезумевшего бога. Меня встретил медведь, которого я изваял для Виолы в шестнадцать лет. Его отбросило от виллы вниз, к воротам, и разломило надвое.
Виллы Орсини с ее красивыми зелеными шторами, виллы Орсини с ее оборками и вощеным паркетом, который я когда-то осмелился запятнать своей кровью, больше не существовало. Ее обломки были наполовину завалены грязью и деревьями. Лес за домом обрушился, оставив зияющую рану под открытым небом, пейзаж напоминал карьер. Уцелела всего сотня апельсиновых деревьев. Я бросился в руины, стал ворочать камни, которые мог поднять, схватился за балку, она не подалась, я тянул ее, пока не почувствовал на плече руку Зозо. Я оттолкнул его, опять схватился за балку, а потом усталость взяла свое.