Я скатился по обломкам, наполовину потеряв сознание, и разбил лоб. Зозо накинул мне на плечи свою куртку.
— Мимо… Бесполезно. Надо ждать спасателей.
Я не знаю, сколько времени они добирались туда и как проехали. Идти было некуда, и мы с Зозо провели ночь, соорудив хижину из нескольких досок, подпертых камнями, прижавшись друг к другу. Впервые с момента моего прибытия на плато царила абсолютная тишина. Ни птиц, ни насекомых. Разруха бесшумна. Ночью пошел ливень. И вдруг они появились. Целая толпа людей в форме, выкрикивавших приказы. Увидев нас, они стали кричать от радости, накидывать нам на плечи шерстяные одеяла в огне зари. Плато никогда не было таким розовым, как в то утро, словно разбитый, расколотый камень в последнем вздохе испускал так долго хранимый внутри цвет.
Виолу нашли первой, незадолго до полудня. Ее комната находилась на верхнем этаже, в той части дома, которая не была завалена оползнем. Я побежал, когда услышал крики, вырвался из рук, которые пытались меня удержать. Чуть ниже кучи обломков один сапер перекладывал ее на руки другому. Второй принял ее и опустился на корточки, чтобы уложить на землю. Виола была нагая и вся в пыли. Я встал на колени рядом с ней, коснулся ее лица и прикрыл валявшейся рядом шторой. У Орсини был странный пакт со смертью: она забирала их нетронутыми. Как и ее брат Вирджилио, найденный рядом с искореженным поездом, она осталась необезображенной. За исключением нескольких царапин и жутких шрамов, которые через тридцать лет после полета все еще исполосовывали ее ноги, руки и туловище и которых я никогда не видел. Только в тот момент по размеру шрамов я понял, что ей пришлось пережить после падения. Правая нога ниже колена была немного подвернута. Но меня поразило ее лицо. Мне всегда казалось, что у нее тонковатые губы, но я ошибался. Теперь, когда их больше не приходилось сжимать, губы казались полными и чуть изгибались в улыбке. Прядь волос упала на спящее лицо, я отодвинул ее пальцем. Моя сломленная Виола. Зозо плакал вместо меня.
Стефано и его мать извлекли из-под завалов в конце дня, вместе с Сильвио и работниками виллы. Удивительно, но маркиза так и не нашли. Мы с Зозо спустились с гор в Геную, где к нам бросились Витторио, Анна, наши матери, обезумевшие от страха. Из-за травмы головы мне пришлось провести ночь под наблюдением в больнице. На следующий день я без минуты промедления оделся, миновал врачебный пост и пошел на вокзал.
Если Филиппо Метти и удивился, увидев меня в тот вечер в своей мастерской с повязкой на голове, то ничем этого не выдал. Я пошел прямо к своему мрамору, сдернул брезент, схватил первое попавшееся зубило и молоток и со всех сил стал бить по камню. Той ночью я наконец заплакал — каменными осколками. Около полуночи появилась тарелка супа, которую я проглотил не заметив. А потом вернулся к работе. Через час я рухнул на едва початый камень.
Чьи-то руки подняли меня, рядом кто-то перешептывался. Подъем по лестнице, скрип двери. Меня положили на кровать. Сухая, но нежная рука легла на мой лоб, потом шаги удалились. В последние три дня я почти не спал и наконец погрузился в это первое забытье в комнате, которую мне предстояло занимать больше года в доме моего бывшего хозяина — теперь, когда я прозрел и увидел свою Пьету.
Землетрясение унесло жизни четырехсот семидесяти двух человек. Почти все население Пьетра-д’Альба, но это капля в море по сравнению с сотнями тысяч жертв в Мессине в 1908 году или тридцатью тысячами жертв Марсики в Абруццо в 1915 году — те землетрясения тоже соответствовали одиннадцати баллам по шкале Меркалли. Близнецы, их мать и моя мать выжили только благодаря поездке в Геную. Семья Орсини погибла вся, за исключением Франческо, который накануне уехал в Рим. Дон Ансельмо и все остальные отдали жизни за разворошенное плато, на котором они родились. Эксперты объяснили, что трещина в куполе Сан-Пьетро-делле-Лакриме была предвестником катастрофы, ее следовало опасаться. Это понял только маркиз, но никто не понял маркиза. Несколько месяцев спустя я в изумлении прочел в газете, что, оказывается, какой-то ученый узнал о трещине в нашей церкви и написал мэру деревни, пытаясь предупредить нас. Он не получил ответа. И до сих пор какая-то мрачно-поэтическая часть меня гадает: а вдруг письмо ученого случайно оказалось в той сумке, что украли у Эммануэле бандиты? И когда-нибудь его еще обнаружат в лесной чаще, под потрескавшейся кожей, скукоженное и пожелтевшее, это бесполезное предупреждение.