— Рабочие в дом не допускаются, если только не выполняют внутренние работы. Ему повезло, что вошла я, а не твой отец.
Одна из деревянных панелей — потайная дверь — открылась, и возник слуга в черной ливрее. Маркиза указала ему на меня:
— Этот… юноша заблудился. Он работает на крыше. Скажите Сильвио отвести его обратно.
Когда я проходил мимо маркизы, она выхватила у меня из рук апельсин:
— Отдай немедленно, воришка.
Когда за нами закрылась деревянная панель и мы вступили в лабиринт, огибавший виллу, я услышал уже далекий голос маркизы:
— Боже, что за жуткое маленькое создание!
Ее слова задели меня, а как иначе. Мама всегда уверяла, что я привлекателен, что рост не имеет значения. Но, как говорила одна моя очень близкая подруга, кто же слушает маму!
Когда я вернулся на крышу, дядя Альберто спал, привалившись к дымоходу, изо рта стекала слюна. Абзац уже прилаживал руку статуи. Я поспешил ему на помощь, а то еще покажется, что я отлыниваю. Он плохо замешал раствор, вышло с комками, мраморного порошка мало, а воды больше, чем надо. Пришлось начинать все заново.
— По-моему, я видел твоего брата, — сказал я, гася известью еще одно ведро раствора. — Перед тем, как упасть с крыши. Вроде он бежал за почтальоном.
— А, да. Эммануэле повсюду следует за ним, он без ума от его кителя. Старик Анджело делает вид, что злится, но на самом деле он любит братишку. Иногда даже дает ему доставить несколько писем, если в конце маршрута устают ноги.
Солнце уже садилось, когда проснулся Альберто.
В глотке у него пересохло, он плюнул на черепицу и буркнул, что хочет пить. И исчез, предоставив нам спускать инструменты одним. Еще полчаса ушло на то, чтобы погрузить все на тележку, а потом я вернулся проверить крышу и отцепить веревку, по которой мы спускали оборудование. Я сделал последний обход с задней стороны виллы, повернул назад и вздрогнул: передо мной стояла девушка в зеленом платье. Она обладала забавной способностью возникать ниоткуда. Разрумянившаяся, с веточками в черных волосах, она словно вышла из леса, который начинался всего в нескольких метрах от задней стены виллы.
— Извини, мама не хочет, чтобы я с тобой разговаривала. Приличные девушки не общаются с рабочими. Она сказала, еще повезло, что меня не изнасиловали.
— Но я и не…
— Мы из разных социальных слоев, ты же понимаешь. Мы не можем быть друзьями, и точка.
— Я понимаю.
— Сегодня в десять часов вечера на кладбище?
— Что?
— Встретимся сегодня в десять часов на кладбище? — повторила она с преувеличенным терпением.
— Но ведь ваша мама сказала…
— Кто же слушает маму!
Она повернулась, чтобы убежать, но вдруг остановилась.
— А как тебя зовут?
— Ну… Мимо.
— А меня — Виола.
Я как сомнамбула вернулся к тележке, забрался на нее сзади и всю дорогу не открывал рта. Даже Альберто заметил мое замешательство.
— Что с тобой стряслось? — спросил он нерешительно.
— Ничего.
Но со мной все же что-то случилось, и ее имя крутилось в голове, как одна из тех мелодий, что пели старики после лишнего стаканчика вина и от которых глаза у них молодели и горели, как в двадцать лет.
Виола. Виола. Виола.
В тот вечер, лежа в постели при свете переносной керосиновой лампы, я писал маме. Я писал ей каждый день, рассказывал о своей жизни. А потом сжигал письмо. Я отправлял только одно письмо в месяц. Я не хотел волновать маму, начинавшую каждое послание словами: «Мой мальчик, ты уже большой!» Она и так все время переживала, как я живу, есть ли деньги, сыт ли. Все ее письма были написаны разным почерком. Моя мать, как и отец, была неграмотной и обращалась за помощью к другим.
По последним сведениям, она уехала из Савойи на север Франции и там устроилась на ферму. Хозяева добрые. Скоро я смогу отдохнуть от работы. Я отвечал: дядя обращается со мной хорошо, я откладываю деньги на твой приезд. Мы из любви лгали друг другу.
На деревенской колокольне пробило полдесятого. Я не знал, что делать с приглашением Виолы, поскольку до того меня ни разу никуда не приглашали, тем более на кладбище. Я мог бы попросить мудрого совета у Абзаца, но тот смылся, как только мы вернулись домой. Я подозревал, что он отправился дразнить дочку Джордано, несмотря на риск. В тележке он тоже выглядел как-то мечтательно, а в Пьетра-д’Альба поводов для мечтаний не было. Так что я пошел из вежливости, по дороге обсуждая с самим собой, продолжать ли мне путь или вернуться, и когда уже совсем решил, что не стоит опять тревожить мертвецов, из тьмы показались открытые ворота кладбища. Снова зазвонил большой деревенский колокол. И в тот же миг из леса вынырнула Виола, но там не было никакого прохода. Она миновала меня, не глядя, через несколько шагов остановилась, поняв, что я не сдвинулся с места, и бросила на меня раздосадованный взгляд.