— Погоди! Ладно, ладно, зря ты так все воспринимаешь. Я помогу тебе. Только вы оплатите древесину. И как хотите, но Эммануэле тоже примем в дело.
Мы решили встречаться раз в неделю в хижине. Абзац, поначалу державшийся настороженно, вскоре так полюбил Виолу, что через месяц признался, что сомневается в истории с медведицей. «Она же такая худенькая, легкая, как в ней уместится медведица?» Я-то хорошо знал Виолу и понимал, что в ней уместится не одна медведица, а целый зверинец, цирк шапито, пороховой склад, самолеты, океаны и горы. Виола была демиургом, она распоряжалась нашими жизнями, организуя их по собственному усмотрению, щелчком пальцев или улыбкой.
Виола отвечала за теорию, я — за чертежи, Абзац и Эммануэле — за практическое их воплощение. Наше первое крыло прошло этапы чертежей и масштабных моделей. Знания Виолы, которой было почти пятнадцать лет, изумляли нас. Помимо итальянского, она говорила на немецком и английском языках. Она рассказала нам, что исчерпала возможности нескольких наставников и напугала родителей, потребовав более квалифицированных учителей. В Пьетра-д’Альба квалифицированных преподавателей не было, и Виола хотела отправиться в университет. Ради этого мы и вступили в заговор. Виола глотала все научные книги, какие находила, иногда беседовала сама с собой, заходила в тупик и злилась, когда одна из моделей не взлетала. Она до дыр зачитала книгу Отто Лилиенталя «Der Vogelflug als Grundlage der Fliegekunst» о влиянии полета птиц на конструкцию летательных аппаратов. В 1830-х годах Лилиенталю не раз удавалось планировать на протяжении нескольких сотен метров. Эта идея нас очень воодушевляла, пока Виола не сообщила нам, что в конце концов он таким образом разбился насмерть. Она заверила нас, что с ней ничего подобного не случится: она-де нашла у крыла Лилиенталя слабое место: подъемная сила уменьшалась из-за расположенного посредине отверстия для пилота. Таким образом, наше крыло представляло собой гибрид крыла да Винчи и Лилиенталя: максимальная подъемная сила без нарушения структурной целостности, при этом маневры задавались движениями тела пилота и не требовали большой физической силы. Крыло должно быть легким и жестким. Абзацу предстояло найти решения. После каждой встречи в хижине Виола возвращалась в свой мир, а мы — в свой.
И вот после почти года упорной работы, в ночь полнолуния мы могли созерцать результаты наших усилий.
Война окончена!
Однажды осенним вечером Эммануэле, размахивая руками, влетел в мастерскую. Он обежал все дома в деревне, побывал на вилле Орсини, мы были последними на его пути. Абзацу на этот раз не пришлось переводить его тарабарщину.
Война окончена!
Дядю Альберто эта весть как будто и не обрадовала. Я было высказал предположение, что теперь дела наладятся, но он ответил:
— Вот вернутся все эти парни с фронта и начнут искать работу! Если кто еще способен работать! Кому тогда будет дело, есть ли работа у нас? И кто будет заказывать каменные работы, если едва хватает на жратву?
Дядя Альберто в тот день оказался на редкость проницателен. Но нам было все равно, и мы побежали в деревню, несмотря на ноябрьский холод, чтобы танцевать, горланить на площади и петь, петь, что теперь с войной покончено, потому что все в это верили.
За несколько месяцев до нашего первого полета, в разгар лета 1919 года, население разбудили крики. Огромное пламя разгоралось недалеко от виллы Орсини. Мы с Абзацем быстро оделись и побежали туда. В полях горели апельсиновые деревья, перед воротами поместья собралась толпа. Стены и ворота были забросаны навозом. Мы не сразу разобрались, что происходит: несколько бракчианти, поденщиков, увлекли за собой местных крестьян и подбили их выступить против своего работодателя. До нас доходили вести о каких-то бунтах, случавшихся там и сям, но теперь глухая ярость измученных людей захватила и наши веси. Сельскохозяйственные рабочие требовали раздела земель и повышения заработной платы. На них с порога виллы недобро поглядывали маркиз и его сын Стефано с ружьем в каждой руке, готовые сразиться с социалистическим угаром. Им удавалось сдержать толпу, хотя та без труда смела бы их, если бы не атавизм, ярмо подчинения сильным мира сего. За мужчинами стояла маркиза, очень величественная, но смертельно бледная. Рядом с ней Виола, заложив руки за спину, с любопытством смотрела на происходящее, красные сполохи от горящих апельсиновых деревьев ложились ей на лицо. Люди хмелели от гари и странного запаха вяленой цедры.