Мое внимание привлекло какое-то движение там, напротив. Чуть вбок, на террасе кафе, не такого роскошного, как «Бальони», по ту сторону от трамвайных путей сидел ребенок, укутанный в пальто, и махал мне рукой. Я огляделся, потом вопросительно ткнул пальцем себе в грудь. Человечек энергично кивнул. Я осторожно перешел улицу. Ребенок был не ребенок. Это был мужчина лет пятидесяти, его редкая седая борода едва прикрывала шрамы от прыщей. Но главное, он был как я. Бог-шутник при рождении придержал его пальцем, чтобы не дать вырасти.
— Маэстро Метти?
— Что?
— Вы Филиппо Метти?
— Первый раз слышу. Садись, мальчик.
— Я не могу, я жду человека у вокзала.
— Мы тоже у вокзала. С тем же успехом можно ждать сидя. Что выпьешь? Горячего вина?
— Ничего, синьор.
— Не возражаешь, если я закажу себе еще стаканчик? — сказал он, отодвигая в сторону три пустых стакана и подзывая официанта. — Да ты присядь.
Не сводя глаз со входа на вокзал, я сел на край стула. Официант принес дымящийся стакан с резковатым запахом и, не глядя на нас, поставил на стол.
— Ищешь работу, мой мальчик?
— Нет, синьор. Я завтра возвращаюсь домой.
— Хм, очень жаль. Я Альфонсо Бидзаро. Да, это мое настоящее имя. Альфонсо Бидзаро, незаконнорожденный сын отца-испанца и матери-итальянки, владелец, художественный руководитель и главный артист цирка Бидзаро, чей купол ты бы увидел на пустыре сразу за вокзалом, если бы шапито не рухнуло от вчерашнего урагана. А ты кто?
— Мимо. Виталиани.
— Что ты делаешь во Флоренции, Мимо Виталиани?
— Приехал по работе. Если успею, хотел бы увидеть фрески Фра Анджелико. Я потом опишу их подруге, которая их никогда не видела.
— Кто это — Фра Анджелико?
— Монах и великий художник итальянского Возрождения. Дата рождения неизвестна, умер в тысяча четыреста пятьдесят пятом году.
— Жаль, что ты завтра уезжаешь. Мне нужны такие люди, как ты.
— Это для чего же?
— Для моего представления, конечно. Мы устраиваем сражения людей с динозаврами! Динозавры у нас актеры в костюмах, а такие, как мы с тобой, изображают человечество в минуту опасности. Учитывая разницу в размерах, выглядит впечатляюще. У меня каждый вечер аншлаг.
За четыре года общения Виола глубоко меня изменила. Я осознал это особенно четко, когда ответил ему — я, французик, сын неграмотного итальянца:
— Динозавры и люди не были современниками.
Бидзаро как-то странно посмотрел на меня и присвистнул:
— Да ты образованный карлик!
Я вскочил:
— Я не карлик.
— Да ну? А кто тогда?
— Я скульптор. Великий скульптор. Когда-нибудь им стану.
— Заметано. А пока не стал великим, если передумаешь, ты знаешь, где меня найти. Заплатишь?
Он залпом прикончил свое питье и ушел, засунув руки в карманы, провожаемый моим ошеломленным взглядом. Тут же возник официант и протянул ко мне руку:
— Одна лира.
У меня не было денег, никогда не водилось, да я в них никогда и не нуждался. Он это понял и схватил меня за воротник.
— Мимо Виталиани?
Перейдя трамвайные пути, к нам приближался мужчина. Не старый, до сорока, но взгляд добавлял ему еще несколько десятилетий. Правый рукав висел пустой, лишенный сильной здоровой руки, которая когда-то наполняла его. Он вернулся с фронта вместе с ранними морщинами на лице и страшными видениями, которые будоражили его тело даже в часы бодрствования и заставляли невольно сутулиться и втягивать голову в плечи.
— Я Филиппо Метти. Ты должен был ждать меня у вокзала.
— Извините, маэстро. Я…
— Одна лира, — повторил официант.
Метти оценил четыре стакана на столе и вопросительно приподнял бровь:
— А ты, я вижу, даром времени не теряешь.
— Я не…
— Ладно. Я тороплюсь, в конце концов. Но предупреждаю, в мастерской не пьют, — сказал он, расплачиваясь.
Меня абсолютно не волновала его мастерская. Прежде всего я хотел уехать из этого города. Вернуться домой, узнать, как Виола, хотя эта поездка, по сути, отвлекала меня от мыслей о ней и о том, что после такого падения люди не выживают. Я хотел как можно скорее покончить с Флоренцией. Как будто такое возможно. Флоренция была как Виола, мне вскоре предстояло это понять: ранимая, несгибаемая и нежная. Она сама решала, когда все закончится.
Мы прошли весь город пешком, несмотря на холод, лавируя между трамваями и извозчиками с печальными лошадьми. Ни одно здание не оставляло меня равнодушным, каждая улица, каждый квартал, каждая новая перспектива утягивали меня, я запинался и вихлял то вправо, то влево, под укоризненными взглядами Метти. Каждый шаг предлагал на выбор десять разных форм красоты, десять разных историй. Каждый поворот был отказом от чего-то. Город входил в меня, и больше он меня не покинет. Ни величие Рима, ни магия Венеции, ни безумие Неаполя никогда не затмят во мне Флоренцию. Не самый красивый город Италии, но самый прекрасный. Опять как Виола.