Потом пришло письмо. Однажды утром, без предупреждения, с дыханием зимы и запахом угля. Мое имя и адрес были написаны чернилами мятного цвета, которыми пользовался только один человек в мире. Виола сама изготавливала себе чернила, эта страсть осталась у нее с давней фазы увлечения химией. Я держал письмо под пиджаком все утро, а во время еды побежал наверх, чтобы прочитать его в своей комнате, предварительно заперев дверь на два оборота.
Мой дорогой Мимо!
Я получила все твои послания. Извини, что не ответила раньше. Я надеюсь, ты поймешь меня правильно, но лучше тебе не писать мне больше, пока не надо. В больнице у меня было много времени на раздумья, и я поняла, что вела себя эгоистично. Я втянула тебя в свои детские игры и многим причинила зло, начиная с себя. Пришло время повзрослеть и оставить все это позади. Я буду рада как-нибудь повидаться с тобой, может быть, выпить кофе на вилле, когда мне станет лучше. И тогда мы, конечно, посмеемся над нашими прошлыми мечтами. А пока тебе не пристало писать мне без моей просьбы, я надеюсь, ты это понимаешь. Нужно уметь взрослеть.
Твоя Виола Орсини
Я вернулся в мастерскую в середине дня. Пролежал час в отупении, еще более тяжелом из-за похмелья. Кто-то подделал почерк Виолы. Ее заставили написать это письмо. Ни одна из гипотез не выдерживала поверки. Я знал Виолу достаточно хорошо, чтобы понимать, что она не только способна так написать, она способна так думать. Как ни странно, больше всего меня уязвила фамилия, которую она добавила к своему имени — это было так холодно, так официально, так далеко от наших ночей на соседних могилах и нашей мечты летать.
Нери налетел на меня, как только я влез на табурет.
— Ты где был? Тебе платят не за то, чтобы ты груши околачивал.
— Мне было плохо.
— Да уж, видно, как тебе плохо, — язвительно процедил он.
Надо было мне отмолчаться, как всегда, но меня уже несло за флажки.
— Да брось, Нери, я же знаю, что в душе ты меня обожаешь.
— Вот уж нет.
— Уверен?
Я встал, подошел к апостолу, которого он заканчивал. Это была копия, предназначенная для замены поврежденного оригинала, который ушел в музей.
— Это ведь статуя для фасадной ниши Дуомо?
— А тебе какое дело?
— А ты не слыхал про перспективу?
— Что ты несешь?
— Эта статуя будет возвышаться на высоте двадцати метров. При таком расстоянии необходимо искусственно увеличивать размеры статуи, попросту растягивать ее, если хочешь, чтобы она выглядела пропорциональной при взгляде с земли. Эта фигура, — сказал я, похлопав по работе Нери, — имеет правильные пропорции, если смотреть на нее спереди. Но на двадцатиметровой высоте она будет казаться коренастой, карликовой. Как я. А поскольку это не первая твоя статуя для собора, то можно сказать, что ты наплодил карликов по всему Дуомо. Так что хочешь не хочешь, а ты в меня просто влюблен.
Кто-то прыснул от смеха. Нери обвел народ мрачным взглядом, воцарилась тишина. Он сделал шаг вперед и встал вплотную ко мне:
— Сиди на месте и работай. Или иди писать письма своей девчонке.
Я всегда писал свои письма украдкой и прятал до отправки. Некоторые из них действительно оказывались чуть мятыми, но я приписывал эту деталь своей невнимательности. Его замечание могло означать только одно.
— Вы читали мои письма?
— Ну и что ты сделаешь?
Я не мог поднять на него руку. Я сразу оказался бы на улице. Я вообще ничего не мог сделать! Он это знал, я это знал, и он глядел на меня с самодовольной улыбкой.
Я боднул его прямо в морду.
Филиппо Метти и глазом не моргнул, когда я вошел в его кабинет с чемоданчиком в руке. Он был благодарен, что я не усложнил ему задачу. Он не спросил у меня объяснений, я их ему не представил, все было проговорено давным-давно.