Час спустя мы снова были на улице. Снег прекратился. Освещенный луной город сиял, как днем. Глухая тоска грызла меня изнутри, призрак былой беспечности дразнил, тряс цепями.
— Ну и рожа у тебя.
— Нет, ничего. Просто замерз.
Бидзаро надолго задумался, утонув подбородком в воротнике.
— Ты тогда пришел в цирк весь избитый и сказал, что это из-за женщины. Неужели она может тебя довести до такого?
— Виола? Нет. Не думаю. Она друг.
— Но ты этого друга… — Он соединил большой и указательный пальцы и несколько ткнул в образовавшийся круг пальцем другой руки.
Я помрачнел.
— Она только друг, сказал же.
— «Только друг» — а почему? Она уродина? Лесба?
Я резко остановился:
— Она не уродина, а лесба она или нет, я не знаю, и вообще, хватит о ней говорить в таком тоне.
— Да ладно тебе, тоже мне карлик-недотрога.
— В последний раз говорю: я не карлик.
— Все равно карлик. Доказательство, — он показал на себя, — nanus nanum fricat, гномы водятся с гномами.
— Нам же только что было так хорошо. Зачем тебе нужно все испортить? Чего ты ищешь, потасовки?
— Я? Я вообще ничего не ищу, я просто говорю тебе правду. И знаешь почему? Если отбросить твой гонор, всякие заявления типа «я такой же, как все», ты сам в это не очень-то веришь. Если я назову тебя гигантским осьминогом с другой планеты, ты либо засмеешься, либо вообще не обратишь внимания. Но если назвать тебя карликом, ты злишься. Значит, это тебе небезразлично.
— Ладно, небезразлично, у тебя всё?
— А если не всё, то что сделаешь? Дашь в морду? Мне, своему доброму другу Бидзаро? Валяй, не стесняйся.
Раз он просит меня и мы оба пьяны, пожалуйста, получите прямо в нос. Брызнула кровь. Бидзаро не впервые дрался на улице и ответил с готовностью профессионального громилы. Мы, еще полчаса назад умилявшиеся Фра Анджелико, катались по снегу с воплями и матюгами.
— Эй, ребятня, что за дела?
В нашу улицу только что свернул отряд из четырех человек. Все четверо — в черной форме, какую узнаешь из тысячи. Добровольная милиция.
— Да они не ребята, — сказал один из них, — а карлики.
Бидзаро вскинулся — лицо у него было сплошь в синяках.
— Это кого ты назвал карликами?
Первому он со всей силы наступил на ногу, а когда тот с криком согнулся, правой рукой сбил с ног. Один из трех оставшихся достал из кармана кастет и сунул в него пальцы. Через долю секунды в руке Бидзаро возник нож.
— Проверим, кто кого, ушлепок? — усмехнулся он.
Лезвие сверкнуло так быстро, что я не успел разглядеть. Голубая вспышка — и мужик с кастетом, к которому обращался Бидзаро, рухнул, держась за живот. Остальные двое кинулись на нас, я отбивался как мог, а потом просто принимал удары. Послышались свистки, крики других людей, и вскоре нас разняла группа карабинеров. Через час все очутились в участке: мы с Бидзаро и трое чернорубашечников (четвертого увезли в больницу или морг). Бидзаро не отпирался, добровольцы без зазрения совести всё вешали на него. На рассвете меня выставили на улицу с расквашенным носом, вывихнутой лодыжкой и заплывшим глазом. Я похромал в цирк. Наше поле спало под снегом, тихое и благостное, как рождественские ясли. Сару будить не хотелось, но в итоге я все же постучал в ее дверь. Она открыла почти сразу, в длинной шелковой ночной рубашке и с шалью на плечах.
— Santo Cielo, что с тобой случилось?
Я рассказал ей все: про поход в Сан-Марко в качестве подарка на мой день рождения, про странный перепад в настроении Альфонсо сразу после того. Сначала она, как и год назад, обработала мне ссадины, а потом дала выпить что-то, после чего я долго не мог откашляться.
— Ну что, полегчало? И зачем вам надо все время драться, не понимаю. То есть непонятно, с чего полез в драку Бидзаро. В чем твоя проблема, я знаю.
Она налила себе стакан, выпила его залпом и помахала перед моим носом.
— Гормоны. Они тебя прямо распирают и рвутся наружу. Твой cazzo точно не стоит без дела?
Я покраснел. Она посмотрела на меня и недоверчиво рассмеялась:
— Неужто ты еще не… — Она покачала головой и толкнула меня к своей кровати: — Считай это подарком на день рождения. Но запомни, дармовщина не повторится.
Она задрала рубашку. Моим изумленным глазам предстало «сотворение мира» — величественное, пурпурное. Она стала стягивать с меня штаны, я в панике вцепился в резинку.