Сара смотрела на него в полном остолбенении, но, когда он направился к выходу, бросилась следом:
— Падре, падре!
Она догнала его посреди поля.
— Я не вашей веры, но все же благословите меня, отец мой.
Она встала коленями прямо на снег, и я услышал, как Франческо пробормотал несколько слов, а потом одетой в перчатку рукой осенил ее лоб знамением. Я вернулся в свою конюшню, ощущая дурноту и ошеломление. Франческо внешне походил на Виолу. И этой простой переклички, дальнего эха было достаточно, чтобы разворошить мне все кишки. Я согнулся вдвое и выпустил струйку желчи. Потом запихал свои скудные пожитки в чемодан и пересчитал оставшиеся деньги. Мое состояние составляло пятнадцать лир, достаточно, чтобы прикупить долю внешнего приличия. Я покинул конюшню незадолго до полудня. Сары нигде не было видно, шторы вагончика плотно задернуты. Я направился в противоположную от «Бальони» сторону, перешел Арно по мосту Санта-Тринита, пошел вверх по Маджо, заблудился, случайно вышел к номеру восемь по Сант-Агостино, где был мой пункт назначения, излюбленное место многих моих собутыльников: флорентийские публичные бани. Там я хорошенько отмылся, морщась, несколько раз облил себя ледяной водой, потом лихорадочно растирался, изгоняя всю гадость, налипшую на кожу. Я вышел красный как рак, дрожа, но с высоко поднятой головой. Я двинулся обратно, остановился у первого парикмахера, подстригся и побрился. В облаке одеколона и талька с запахом сандала я уставился на лицо, которого не видел два года. Оно казалось жестче, но вряд ли мудрее, потому что глаза горели новым безумием. Зато я впервые в жизни нашел себя красивым. На улице я подставил гладкие щеки робкому солнцу. Денег на одежду у меня не было. В бане я все же облачился в свой единственный относительно чистый костюм.
Таща чемодан, я наконец переступил порог «Бальони» под подозрительным взглядом того самого швейцара, который два года смотрел, как я сную перед отелем по разным делам. Он дернулся было остановить меня, но я посмотрел на него в упор. Он замер и отступил назад. Франческо был прав. Я стал мужчиной, сгустком агрессии и убийства, едва скрепленным шелковой нитью.
Франческо принял меня в отдельном салоне отеля. Его секретарь сидел в углу и печатал на портативной пишущей машинке. Потолок терялся во тьме. Со стороны улицы окно, украшенное витражом, пропускало янтарный клинок света. «Гранд-отель Бальони» хранил мрачное, неброское великолепие старинных палаццо. Это был тот самый отель, где останавливались или еще остановятся Пиранделло, Пуччини, Д’Аннунцио и Рудольф Валентино. Он мог внушить робость кому угодно, но не мне — из-за алкоголя, все еще циркулировавшего в моей крови и притуплявшего восприятие.
Франческо жестом пригласил меня сесть.
— Ты хорошо выглядишь, Мимо. Рад видеть тебя снова. Кофе?
Я остался стоять.
— Нет, спасибо. Чего вы хотите?
Мне всегда нравилась его обходительность, неизменная улыбка, хотя я уже подозревал, что его роднит с сестрой дар иллюзиониста, умение отвлекать взгляд смотрящего туда, куда нужно. Я так и не понял, что двигало Франческо: честолюбие или просто любовь к игре.
— Я ничего не хочу, Мимо, во всяком случае ничего, что может быть ниспослано мне на земле. Но я приехал, чтобы предложить тебе вернуться.
— Вернуться? Куда же?
— Ну, в Пьетра-д’Альба.
— Мне некуда идти.
— Твой дядя Альберто завещал тебе мастерскую.
На этот раз новость заставила меня рухнуть на диван.
— Альберто умер?
— О нет. Он уехал жить под солнцем, куда-то на юг. Я думаю, ему стало скучно после того, как он унаследовал от матери значительную сумму. Мы обратились к нему с предложением купить его недвижимость, но он не захотел продавать. Он непременно хотел отдать ее тебе. Твой друг Витторио оборудовал там столярную мастерскую, но я уверен, что вы договоритесь.
— Постойте. Дядя отдал мне мастерскую?
— Совершенно верно.
Старый хрен. Непонятно, отчего он так поступил. Может, икнулись остатки гуманизма, взыграли, как отрыжка между двумя глотками пойла. Но кто я такой, чтобы критиковать его? Я сам такой же.
— Там вряд ли найдется работа для скульптора, — возразил я.
— Именно для того я и здесь. Объявить о том, что мастерская теперь принадлежит тебе, мог и помощник нотариуса. Если я пришел лично, то потому, что мы хотим воспользоваться твоими услугами.
— Кто это — мы?
— Мы, Орсини. И мы, — добавил он с широким жестом, — служители Божьи. Как ты знаешь, на монсеньора Пачелли твоя скульптура произвела сильное впечатление. Монсеньор Пачелли — влиятельный человек, благодаря ему и тому доверию, которым он меня одаряет, я стал секретарем-протоколистом курии, хотя был рукоположен совсем недавно, едва несколько месяцев назад. Я работаю с ним в отделе внешних связей Ватикана. Короче говоря, еще до конца десятилетия начнется серьезная реконструкция виллы Пия Четвертого, расположенной в самом сердце садов Ватикана, и мы хотим доверить скульптурную часть работ проверенному мастеру. Что-то нужно изваять, что-то — восстановить, это большой проект. Ты сможешь работать в Пьетра-д’Альба или в мастерской, которую предоставят в Ватикане, как угодно. В Риме, конечно, у тебя будут молодые подмастерья. Для начала мы предлагаем тебе годовой контракт с возможностью продления дважды, жалованье — две тысячи лир в месяц.