Затем секретарь проинформировал о проектах, которые мне предстояло делать в этом году: реставрация двух статуй на фасаде виллы, обследование всех барельефов и, при необходимости, их восстановление и, наконец, создание скульптурной группы на тему Дианы-охотницы для фонтана в рамках запланированного расширения владений. Он сообщил адрес моей студии в Риме, недалеко от Ватикана. Этажом выше находилась предназначенная для меня квартира. Я сообщил, что намерен работать преимущественно в Пьетре, где живут мои друзья. Перед тем как уйти, он вытащил из багажника машины чехол. В нем лежал костюм моего размера. Франческо, очевидно, предугадал мой ответ. Когда я облачился в новый костюм, Анна с Абзацем так и скорчились от смеха и весь день потом называли меня «государь мой» и «ваше высочество». За исключением нескольких деталей, которые Анна поправила с помощью иголки, костюм пришелся мне впору. Мне в жизни не доводилось надевать костюм. Мой гардероб представлял собой пеструю коллекцию подростковых нарядов или взрослой одежды, перекроенной, надставленной, укороченной, тысячу раз латанной.
Все умещалось в чемодане на колесиках.
Секретарь снова заехал за мной на машине в восемь часов. Друзья провожали меня, подтрунивая, махали руками вслед. Всю короткую дорогу до виллы я репетировал возможные сценарии моего воссоединения с Виолой. Вдруг она будет держаться холодно, как в последнем своем письме больше года назад? А может, это просто способ скрыть эмоции и радость от встречи со мной? Меня ее молчание сильно обидело. Поэтому я решил разговаривать вежливо и держать дистанцию, как и подобает скульптору, работающему на Ватикан. Только, главное, не пережать, не разозлить ее — вдруг она сожалеет о нашей размолвке и хочет загладить вину.
К моменту приезда я рассмотрел все возможности, забыв при этом, что Виола неуловима и не подчиняется прогнозам, охотникам, гравитации и, более всего, обычной человеческой норме.
— Господин маркиз и госпожа маркиза.
В гостиную, где мы их дожидались, эффектно вошла чета хозяев. Она в малиновом платье с широким воротом, он в мундире с эполетами, способными исторгнуть у Эммануэле слезы восторга. Частые визиты в район отеля «Бальони» и общение с представителями высшего общества, которые развлекались на трибунах цирка, сделали меня знатоком роскошных тканей. Я понял, что мужчины больше не надевают по вечерам мундиры, чтобы не прослыть старомодными или, хуже того, провинциальными. Женскую моду уловить было труднее, настолько быстро она менялась — подолы укорачивались и удлинялись со скоростью движущихся картинок из альбомов моего детства. Но Джандоменико и Массимилиа Орсини, маркиз и маркиза Пьетра-д’Альба существовали в своих нарядах с несгибаемой величавостью былых времен, не лишенной изящества. Они выглядели бы респектабельно и в лохмотьях.
Я с некоторым разочарованием обнаружил, что я не единственный гость — нас было человек десять. Стефано подмигнул мне и издевательски осклабился, Франческо представил меня остальным: герцогу и герцогине, двум сотрудникам министерства, густо увешанному медалями генералу армейского корпуса, какому-то миланскому адвокату и актрисе, чье имя я хорошо запомнил, — Кармен Бони. Потому что, во-первых, она была красива, и еще потому, что однажды утром 1963 года я совершенно случайно прочел, что ее насмерть сбила машина в центре Парижа. Возможно, были еще пара человек, но они не оставили впечатления. Я сподобился шампанского, впервые в жизни, — стал потягивать его с тем же пресыщенным видом, что и остальные, изображая человека, которого уже ничем не удивишь. Пузырьки ударили в нос, я закашлялся, но подавил приступ с грехом пополам. Чтобы прийти в себя и выровнять дыхание, я внезапно заинтересовался картиной, изображавшей одну предприимчивую нимфу, которая подглядывала из-за кустов за купающимися солдатами. Вилла не изменилась со времени моего последнего посещения, погруженная в те же оттенки зеленого цвета. Но я впервые заметил трещины на барочных завитушках стен, потертость диванов, более или менее прикрытую подушками, плесень в углу потолка и осыпающуюся шпатлевку по периметру немытых окон. Заползая в щели, по дому гуляли сквозняки. Скрип и потрескивания иногда примешивались к звукам граммофонной пластинки, крутившейся в углу. Вилла сопротивлялась всеми стенами, всеми балками, вырываясь из пасти зимы. Былой упругости и высокомерия не осталось.
Теперь ждали только Виолу. Я влил в себя три бокала шампанского, но захмелеть мешало долгое знакомство с флорентийским алкоголем, способным заглушить любую боль. Наконец дверь в большую гостиную снова открылась. Сначала я никого не увидел. Затем вошел слуга и что-то прошептал на ухо маркизу.