Мои фашины после сдачи принесли новый приток государственных заказов. Античные фашины, атрибут ликторов, сопровождавших судей, представляли собой топор, обложенный прутьями, и символизировали власть своих обладателей и два вида наказания, которое они могли исполнять: одно — болезненное и постыдное — порка, другое — смертельное. В моих фашинах я сохранил только форму, но видимую как бы в контровом свете или контуром тени на земле. Топор и прутья сливались в единый объем, простую монументальную массу, символ грозной, но спокойной силы, чей гнев, однако же, непредсказуем. Это моя единственная очевидно современная работа, если это слово что-то значит. Фашины установили справа от здания. Ими восхищались, меня хвалили и поздравляли, и если сегодня, когда я покидаю этот мир, они уже не стоят на месте, то это полностью моя вина. По моей воле они возникли и по моей вине, хотя и непреднамеренной, исчезли несколько лет спустя.
По возвращении из Палермо Орсини дали ужин в мою честь. Парнишка, которому пятнадцатью годами раньше спустили штаны и всыпали розог, теперь был полностью отомщен. Франческо присутствовал на всех важных обедах, включая те, куда приглашались высокопоставленные лица режима. Ведь Пий XI примирился с дуче, который в итоге признал суверенитет папы в Ватикане и католицизм в качестве государственной религии. В подарок Маркони подарил Пию XI первую радиотрансляцию, и голос понтифика прозвучал на весь мир.
Я отправился на ужин в лучшем костюме, с часами «Картье» на запястье. Я носил все самое лучшее, неизменно французского производства — к моему великому огорчению, Италия в те годы в моде отставала. «Картье» также стали причиной одной из моих редких ссор с Абзацем. Я подарил ему часы, но роскошь его смущала. Он вернул их мне, сказав, что не знает, что с ними делать. Ему больше всего интересен возраст дерева, а его таким инструментом не измеришь. Я сказал, что он дубина.
Кампана присутствовал на трапезе, отделенный от стола животом, который выползал из ремня. Лицо обрюзгло, щеки обвисли, контрастируя с роскошными костюмами и горящим взглядом, алчным и затравленным одновременно. Весь вечер он хвастался победами, сообщая, что обнаружил одну девочку, Миранду Бонансеа, которая вот-вот станет итальянской Ширли Темпл, и что в кино еще ничего не видели. Он почти не работал по профессии, в качестве адвоката по уголовным делам, за исключением какого-нибудь громкого судебного процесса, где можно эффектно выступить на публике с гарантированным результатом. «А если результат не гарантирован, то есть специальные люди, которые его гарантируют», — говорил он, со смехом потирая большой палец об указательный. Виола улыбалась вежливо, но как-то отстраненно. Мне безумно хотелось встряхнуть ее, разбудить. Когда Кампана объявил, что теперь он держит собственную ложу в Ла Скала — буквально на прошлой неделе водил туда своего друга Дугласа (Фэрбенкса), — я встрял, просто чтобы его позлить:
— А я бы сходил в оперу!
— И я тоже, — тут же добавила Виола.
Кампана натянуто улыбнулся. Придется сводить нас в оперу на следующей неделе, когда его друг Артуро (Тосканини) будет дирижировать «Турандот». Маркиз, сидевший во главе стола, издал непонятное бульканье — никто так и не понял, что он имел в виду. На трапезах он всегда сидел во главе стола вместе с супругой, рядом стояла помощница и промакивала, подтирала и подбирала все, что постоянно падало у него изо рта. Новый инсульт в прошлом году еще больше ослабил его. Только бегающий взгляд, часто нырявший в декольте помощницы, напоминал о жизненной силе, сохранившейся в этой мертвой оболочке.