— Ушла вот так, без предупреждения?
Нет, с предупреждением. Они уже давно об этом говорили — о пропасти, растущей между двумя людьми, которых как будто ничто не могло разлучить. О занозах, которые со временем застревают под кожей, а человек отмахивается и не обращает внимания — что такое заноза? Пустяк! И вот она нагноилась. У Анны на глазах менялся мир, она хотела большего. Она попрекала Абзаца отсутствием амбиций. И вот три дня назад, вернувшись после доставки заказа в соседнюю деревню, он обнаружил дом пустым. Анна позвонила ему в тот же вечер, объяснила, где она. Они разговаривали без злобы, но с бессилием двух поверженных борцов. Она хочет жить отдельно, ей нужна активная городская жизнь. Она думает найти жилье недалеко от Савоны, всего в часе езды от Пьетры. Абзац сможет сколько угодно видеть Зозо и Марию, брать их к себе на несколько дней, если пожелает.
— Думаешь, во мне мало амбиций, Мимо? Я ведь прилично зарабатываю. Но, конечно, в сравнении с тобой…
Меня вдруг взяло такое зло при виде своих спортивных штанов, льняного пиджака, дорогущих часов на запястье. И, злясь на себя, я поехал с шофером в Геную, чтобы поговорить с Анной. Она вышла ко мне, не такая румяная, как обычно, и только Зозо и Мария встретили меня с прежним восторгом. Затем она выставила детей, предложила кофе и села со мной на кухне, в закутке, смотревшем на оживленную улицу. У нее было мало времени, двоюродные братья вот-вот вернутся домой, она не у себя дома. Я проявлял чудеса изобретательности, чтобы заставить ее одуматься, вспоминал наши прежние авантюры, заговоры пятнадцатилетней давности, ее знакомство с Абзацем, самое начало, когда их молодые тела бросало друг к другу и каждая ночь была как первая. Чем больше я говорил, тем больше Анна замыкалась. В конце она вздохнула:
— Мимо, ты со своими крутыми друзьями гуляешь по свету, а потом возвращаешься и раздаешь советы, когда считаешь, что ты нужен. Я знаю, по-своему ты поступаешь правильно. Но позволь и мне сказать тебе: ты ничего про нас не знаешь. Не знаешь, что такое зимовать в Пьетра-д’Альба. Ты ушел слишком давно. У меня дети, я хочу для них другой жизни, а не этого затворничества. Мир меняется, я не дам им упустить шанс.
Каждый раз, когда кто-то критически оценивал мой успех, во мне закипала ярость. У меня есть деньги, и что? Как будто я не сам их заработал! Как будто я их не заслужил! Я все тот же, это другие на меня теперь смотрят иначе!
— Я все же худо-бедно вас знаю, — сказал я, надувшись.
— Правда? А ты знаешь, что Витторио терпеть не может, когда ты зовешь его Абзацем, только все духу не наберется сказать?
Я вернулся домой растерянный, решив больше не вмешиваться в чужие дела. И снова начал это делать прямо на следующий день, когда хотел забрать Виолу прогуляться в поле, а мне сказали, что она нездорова. Придя снова через два дня и получив тот же ответ, я попросил слугу отнести записку: «Не заставляй меня влезать к тебе в спальню». Я знал, когда Виола лжет. Слуга вернулся через несколько минут. Он вручил мне записку, написанную красивым почерком зелеными чернилами: «Я приду в мастерскую».
Она появилась в середине дня, когда я делал последние штрихи к святому Франциску, предназначенному для Пачелли. Ее силуэт на миг возник в дверном проеме, потом она подошла ближе, опираясь на трость. Она пользовалась тростью все реже, но в холодные дни без нее не могла. До дня рождения, который она давно не праздновала, оставалась неделя. Еще несколько дней Виола будет тридцатилетней.
Она повязала голову шелковым платком и накрасилась. Я снова отвернулся к Франциску и, не говоря ни слова, продолжил полировать ему щеку.
— Мимо!
Я не отвечал, и она подошла ближе, ступая по краю тени. Я работал в конусе света, падающего из светового люка, который год назад прорубили по моему указанию на северной стене.
— Кто это сделал? — спросил я.
Она вздрогнула и тронула рукой щеку.
— Как ты узнал?
— Я тысячу раз говорил, Виола, мне уже не двенадцать. И я знал многих хулиганов. С некоторыми даже водился.
Она медленно развязала платок. Несмотря на толстый слой грима, синяк во всю щеку был виден.
— Это Кампана, да?
— Он не виноват.
Она отступила к двери, вышла и села на бревно, предназначенное для мастерской Абзаца, расположенной прямо напротив моей. Я накинул пиджак и сел рядом.
— Это я ударила его первым, если уж начистоту. Мы повздорили. Мне нестерпимо знать, что он открыто демонстрирует всюду своих любовниц. Мне плевать, есть у него любовницы или нет, я сознаю, что не дала ему то, чего он хотел. Но я имею право на уважение.