— Смотри как несет, — сказал я. — Замерзнем.
— Не, — упрямо твердил Сашок. — Не пойду.
— Чего уперся, чудак. Я простыл и ты хочешь?
— Не. Идите, а я здесь.
Одному? Туда? Я посмотрел в сумрачную даль и мне стало не по себе.
— Тогда давай-ка сообразим ночлег, — сказал я, подымаясь.
Вдвоем, разобрав брусья и доски, мы соорудили нечто вроде настила, часть досок положили вдоль стены — все же не голый бетон.
Опустив наушники шапки, подняв воротник, я улегся на низкий этот топчан. Сашок лег рядом, спиной к спине. Едва я закрыл глаза, как тотчас пошел раскручиваться один и тот же гнетущий фильм: стеллажи, ящики, рулетка, щели, следы на пыльном полу, крысы… И вот уже стеллажи до самого неба, ящики свисают острыми углами, бесконечно разматывается рулетка, конец ее теряется где-то в страшной глубине — там, где земля, где люди, а тут все качается, ящики скользят, дергаются туда-сюда, сталкиваются, раскалываются, из них лезут крысы. И так делается страшно, вот-вот произойдет что-то непоправимое, ужасное…
— О! — дернулся вдруг Сашок. — Глянь!
Я привстал, повернулся. В углу, куда показывал Сашок, и вправду что-то шевелилось, какая-то шла там возня.
— Да плюнь ты, спи, — сказал я.
— О! — воскликнул Сашок, — Глянь, глянь!
Из угла, почти от самых ворот заскользила по полу вдоль стены прерывистая полоса — словно связанные друг с другом серые сардельки. Они текли вглубь Хранилища, огибая бетонные башмаки колонн, тыкаясь из стороны в сторону тупым своим концом и устремляясь все дальше и дальше. Сашок приник ко мне, подтянул ноги. Они текли четверть часа, а может быть, час — оцепенев, я следил за шествием, не в силах думать ни о чем, кроме них. Да, это были крысы.
Мы так и не смогли уснуть. Сашок вздрагивал при малейшем шорохе, всю ночь просидел как в дозоре, не спуская глаз с черного угла.
Задолго до рассвета мы услышали размеренные звуки — скрежет лопат и шарканье метел. Звуки приближались по главной дороге, значит, солдаты двигались в сторону Хранилища. Сашок поднял на меня умоляющий взгляд.
— Не могу больше, — просипел он. — За ради бога прошу, отпустите снег чистить. Не могу я тут…
— Немного осталось, — сказал я. — Потерпи, Сашок. Опять лейтенанту в ножки кланяться…
Сашок понуро покачал головой.
— Ради бога, прошу…
Голос его подсел, он отвернулся, спрятав заблестевшие глаза.
— Ну, ладно, — согласился я. — Жалко, так хорошо сработались, но что поделаешь, придется просить замену.
Солдаты дошли почти до ворот, когда у входа заскрипел снег, загремел замок. Дверь распахнулась, вошел сержант — шапка набекрень, рыжие вихры упругой волной над левым глазом. Скинул с плеча бачок, грохнул пустым ведром.
— Эй! Слижиков!
Слижиков вскочил, легкой припрыжкой кинулся к сержанту.
— Передай инженеру, ты и он, оба арестованы, — донеслось до меня.
— Эй! — закричал я. — Сержант!
Но сержант уже вышел и закрыл дверь. Слижиков рванулся за ним, заколотил кулаками по стальному полотну двери.
— Сержант! Сержант! Послушай! Товарищ сержант!
Я подбежал к двери.
— Эй, сержант! Какого черта! Открой! — кричал я, с яростью колотя ногами и руками.
Шорканье метел, скрипы шагов снаружи затихли — солдаты ушли. Ни один не подошел к двери! Ни один! В сердцах я пнул по ведру — оно с лязгом, с грохотом отлетело, покатилось дерганными полудугами. Слижиков опустился у двери, закрыл лицо руками, разрыдался. Я присел на корточки.
— Сашок…
Он отбросил мою руку.
— Из-за вас все!
— Успокойся, Сашок. Вот выйдем, поверь, он за это получит!
— Ага, выйдем… — плаксиво тянул Сашок, размазывая слезы и грязь по лицу. — Крысы сожрут…
— Глупости! Мы же не младенцы.
— Ага, вон их сколько! Как разом набросятся, не отбиться.
— Сирену включим, водой отгоним. Смотри, вдоль стены шланги — один пожарный. Как шуганем, только их и видели! Не бойся, Сашок!
Я подтянул поближе бачок. В отсеках была каша, чай и хлеб.
— О! Живем! Сашок! Пошли, порубаем. Жить-то все равно придется!
Сашок с кряхтением поднялся, пошел следом за мной к нашему логову. Мы подкрепились, меня потянуло в сон.
— А теперь — спать, — пробормотал я, чувствуя, что засыпаю на ходу.