Пенелопа села в кровати и, увидев имя отправителя, шустро вскрыла письмо. Затем пробежалась взглядом и восторженно воскликнула, вскинув руки:
— Получилось!
Сразу после скорого завтрака Пенелопа поехала в Ит-Тобу.
*** *** ***
— В принципе все оказалось довольно просто, — вещал Евграф, ведя Пенелопу в свой кабинет. Он весь светился энтузиазмом, некогда уложенные волосы уже торчали во все стороны.
Пружинистой походкой Евграф обошел выстроенные по диагонали тумбочки, пересек гостиную и вышел в коридор.
— Я думал, что там будет тройное кодирование с использованием систем, — тут он ввернул такие названия, которые Пенелопа, даже если б очень сильно захотела, не выговорила б, — но по факту было лишь двойное кодирование с элементами, — опять из его уст прозвучало нечто чужеземное, будто ему ударили под дых и оттаскали за уши.
Расчищая себе путь от свисающих с потолка гирлянд из цветных перьев, Пенелопа отметила, последнее звукосочетание отдаленно напоминало древний язык клана Земли.
Евграф открыл зеркальную дверь, пропустил девушку первой и вошел сам.
Пенелопа впервые оказалась в его кабинете. Все стены были заставлены книжными шкафами. Слева стояли три постамента с бюстами выдающихся мыслителей. Справа находился диван с подушками и пледом и рядом журнальный столик с канделябром и башнями из ящичков, где обычно хранят бересту. В центре комнаты висела пышная люстра с разноцветными перьями, кристаллами и деревянными дощечками с какими-то надписями, а под ней стоял огромный письменный стол. На нем помещались и башни из книг, и раскрытый ватман, и диковинная вещица с неизвестным функционалом. В довершении ко всему стол находился в центре огромной пентаграммы.
— Вот, смотри! — на крыльях энтузиазма он обогнал ее и указал на большущий ватман на столе, испещренный совершенно нечитабельным и эстетически неприемлемым почерком.
Пенелопа мысленно ударила себе по лбу.
«Как я могла забыть об этом… Придется остаться здесь подольше. Лучше сама все перепишу».
Тем временем Евграф уже детально рассказывал, как он что переводил и к чему пришел. После невероятного объема информации в голове Пенелопы образовался бардак. Однако Евграф, как прирожденный профессор, в конце начал резюмировать, и все стало на свои места.
— То есть это диалог?
— Да. Нужно сказать от кого вы — в данном случае от Ивана, раньше было от Николая — что заказали и сколько.
— Ясно. А вот этот воробей что значит? — она указала пальцем на верхний прямоугольник с животным. — Он не изменился.
— Ястреб. Не воробей, — поправил ее Евграф. — И вот тут у меня есть несколько вариантов. Это или название конкретной лавки, или псевдоним владельца лавки, или тотемное животное. К сожалению, чтобы дать точный ответ на этот вопрос, нужно больше информации.
— А может ли это быть фениксом? — вдруг девушку осенила догадка.
— Фениксом? — переспросил Евграф озадачено. — Ты имеешь в виду, лавка может иметь отношение к тому самому «Фениксу»? — он округлил глаза.
— Предположение, — Пенелопа пожала плечами. Евграф знал много, она не хотела, чтобы он знал еще больше и подвергал себя и свою семью опасности.
— Хм-м, — филолог склонился над рисунком птицы. — Нет, не феникс. Здесь все рисунки поданы не с физической точностью, а через призму восприятия того или иного народа, образов. Та же горка барбариса передана через придания народа Амаати. Вот, кстати, их знак, — Евграф указал на полумесяц, оплетенный канатом или лозой. — Физически феникс и ястреб похожи. Однако феникс представляется в основном как благородная птица, борец за жизнь и справедливость. А тут смотри, — он указал пальцем на ястреба. — Что-то держит в когтях, тут же у его когтей горы, на которых что-то, а, скорее всего, кто-то лежит. А клюв как тебе? Видишь, какой мощный и изогнутый? У феникса, кстати, он совершенно другой даже физически. Тело практически квадратное. У фениксов оно всегда вытянутое, так сказать, с благородной худобой. Здесь изображена сила и доминирование, превосходство. Это точно ястреб из преданий восточных народов. Их земли присоединили к нам несколько столетий назад.
Евграф молчал, пока Пенелопа переваривала информацию. Ей вспомнились слова отца Иннокентия[1]: