Так бы я и остался сидеть лестнице, если бы не заметил краем глаза движение в зеркальной глубине. Что-то темное и вязкое, как смола, растеклось из угла на площадке и, добравшись до первой ступеньки, хищно поползло снизу вверх по ноге одного из моих отражений. Страшное зрелище передавалось из грани в грань, как вирус, постепенно приближаясь ко мне настоящему.
Оцепенение разбилось вдребезги.
Еще секунда, и оно доберется до меня, переползет в реальность в месте нашего соприкосновения.
Я вскочил и помчался наверх. В висках билась только одна мысль: “Бежать! Бежать, как можно дальше, от этого безумного дома и никогда не возвращаться!“
Но пути к отступлению теперь были отрезаны.
В холле второго этажа я в полубреду сорвал шторы, когда не смог их раздвинуть, и замер, тупо уставившись на открывшийся из окна вид. Не знаю, чего я пытался добиться. Действовал на инстинктах, как загнанное в угол животное. Возможно, я хотел отпугнуть дневным светом наползающую тьму, но, кажется, здорово ошибся в расчетах. Над Грактом уже сгущались синие тревожные сумерки.
“Жду тебя к ужину.” — сказал Лок.
А разочаровывать начальника отчего-то хотелось едва ли не меньше, чем встретиться с чернильной пакостью лицом к лицу. Если не выйду прямо сейчас, мне ни за что не успеть вовремя. Я нервно хохотнул.
Выйду, как же!
Да кто ж меня отпустит?!
Я опустился на освещенный прямоугольник возле самого окна и, повинуясь внезапному порыву, вытащил из-под свитера амулет Августа Лока. Он был горячий, почти нестерпимо горячий, но я сжал его в ладони, как хватается утопающий за проплывающую мимо ветку.
С минуту ничего не происходило, и сердце мое, уже и без того уставшее от потрясений, сжалось в ожидании конца. Когда отчаяние достигло предела, а зеркальная лестница стала полностью черной, раздался громкий хлопок, и в особняке одновременно вспыхнули все светильники.
"Теперь закрой глаза и иди наощупь до самого выхода. Не открывай, что бы тебе ни почудилось, что бы ни услышал."
Впервые чужой голос в моей голове говорил осторожным шепотом, было почти не больно.
Я зажмурился и встал.
Теперь до стены, потом налево.
Затем без опоры до самых перил, там направо и… о лестнице я старался не думать.
Так, не задумываясь, по ней и спускался. Начало закрадываться подозрение, что думать — это самый вредный, мерзкий и губительный процесс. Хорошо быть идиотом.
Нога промахнулась мимо следующей ступеньки, и я чуть было действительно им не стал. Пальцы, вцепившиеся в перила, уже болели от напряжения. Внизу через холл и наконец свобода! Входная дверь оказалась распахнута, и, прежде чем открыть глаза, я ее захлопнул. Хотелось верить, что твари, тайны и что там еще водится не могут покидать свое проклятое жилище.
Теперь бежать. Бежать без оглядки.
В конце Зеленой улицы, когда легкие уже горели, а боль в боку распространилась на все туловище, мне удалось остановить повозку. Не такую роскошную, как та, в которой я прибыл, но это не имело значения. Тощие облезлые лошади стригли ушами в ожидании команды, вид у них был такой, будто только постоянное движение и поддерживало остатки жизни. Первая из тройки нетерпеливо била копытом, как бы говоря: “Поехали наконец, пока смерть не догнала меня на этом самом месте”.
Я запрыгнул в экипаж и крикнул кучеру адрес мистера Лока. Всю дорогу до моего нового дома я без остановки строчил в книге, пытаясь по свежим следам записать все события последнего получаса в проклятом особняке. Мысли скакали и прыгали с одного на другое, получалась невнятица, приходилось зачеркивать и переписывать. Половина страницы чернела расплывающимися кляксами, воскрешая в воображении образ черной лестницы.
Изнутри пробирал мороз, ветер снова поднялся и теперь задувал в окна, шурша оберточной бумагой. К моменту прибытия на место, в моем воспаленном мозгу был составлен список вопросов, который я тут же перенес на бумагу.
Кто такая Лора Эйк?
В чем на самом деле заключалась моя работа?
Что за тварь скачет по замку Инкорке?
Знает ли о происходящем Рошмир Инк?
Какого вообще спрута там творится?
Август Лок стоял на крыльце, держа в одной руке лист бледно-желтой бумаги, а в другой — баночку с паучьим клеем. При виде меня, выходящего из экипажа, он, казалось, очень удивился, но тут же добродушно хмыкнул и бережно сложил листок.
— Ты выжил и вернулся, это ли не чудо?