— Когда?
— Да сегодня вечером. Василий Иванович всегда разрешает мне с гитарой приходить. Правда, лежит она в сестринской. Лариса Геннадьевна, добрая душа, в свою смену всегда даёт мне минут двадцать побренчать. Так что жду вас. Придёте? — с надеждой в голосе спросил Планер, наклонившись к Ручкину.
— Приду.
— Яков, это что такое? Почему не в палате? — раздался голос Галины.
— Так не хочу я спать, Галина Петровна, — начал оправдываться душевнобольной.
— Не хочешь спать, лежи, книжки читай, — ответила медсестра, подойдя к посту. — Ну-ка, марш в палату.
— Обязательно приходите, — шепнул на ухо Ручкину Планер. — Я в четвёртой палате лежу.
Договорил и медленно пошёл к себе.
Незаметно подошло время ужина. Всё прошло так же в будничном режиме: тарелки, таблетки, уколы. Наступило время второй смены. Старая ушла, вместо неё пришла новая. Лариса Геннадьевна оказалась крупной комплекции женщиной постбальзаковского возраста. Голос у неё был громкий, звонкий и не терпящий возражений. Говорила она много, порой без умолку, порой не всегда к месту. Женщиной она оказалось очень деятельной, ходила быстро, размахивала руками. Больные выполняли её указания беспрекословно. Она быстро выгнала всех из палат, построила, шустро провела перекличку, включила пациентам телевизор и позвала журналиста пить чай. Ручкину только и оставалось, что удивляться такой прыти.
— Ну, рассказывай давай, — сказала Лариса, насыпая себе в чай четыре ложки сахара.
— Чего рассказывать? — недоумённо спросил Пётр Алексеевич, отказавшись от сахара.
— Да всё рассказывай. Кстати, почему сахар не ешь, болен чем?
— Нет, не болен, — ответил Ручкин, отказавшись и от предложенных эклеров. — Просто не ем сладкое.
— Да ты что, а как же так? Мозгу-то нужна глюкоза.
— Ну, позволяю себе утром одну-две конфетки. Мне хватает.
— За фигурой, значит, следишь, — громко хлебая чай, сделала заключение медсестра. — Спортсмен, небось? Ну да, фигура у тебя ничего такая, — бесцеремонно оглядев журналиста, вынесла вердикт медработник.
— Так, занимаюсь для себя, — ошалев от напора, произнёс Пётр Алексеевич.
— А я вот не могу без сладкого. Это для меня как наркотик, — пояснила Лариса Геннадьевна, взявшись за второй эклер. Сам-то женат? — продолжила допрос она.
— Да.
— Понятно. А откуда будешь? Из Тулы или из области?
— Из Тулы.
— А я из Липок. Слышал про такой городок?
Ручкин, конечно же, не слышал, но на всякий случай, ответил утвердительно.
— Муж, дети, собака, всё как положено, — продолжила пытку разговором Лариса. — Ты животных-то любишь, Петя?
— Люблю, — ответил журналист, краем глаз замечая через открытую дверь столовой, как Иван направился в туалет. Нужно было срочно вежливо прервать разговор. — Лариса Геннадьевна, я пойду покурю? — предпринял попытку Ручкин, опасаясь того, что медсестра тоже окажется курящей.
— С ума, что ли, сошёл? — удивлённо выпучив глаза, произнесла она.
— А что такое?
— Какая я тебе Лариса Геннадьевна? Просто Лариса. Ясно?
— Ясно, Лариса.
— Вот так-то лучше. Ладно иди кури, куряка.
Пётр Алексеевич быстро ополоснул кружку от чая и спешно направился в туалет. В туалете стоял дым коромыслом. В отсутствие медсестры больные, воспользовавшись свободой, оккупировали туалет. Курили одновременно человек десять. Некоторые из них, заметив Ручкина, попытались спрятать дымящиеся сигареты, другие же не обратили внимания. Журналист с трудом нашёл нужного ему человека. Тот стоял в углу и чего-то ждал.
— Угощайся, — повторил привычную процедуру Ручкин.
Иван молча взял протянутую ему сигарету, так же молча прикурил и выдохнул дым под потолок, добавив тумана в помещении. Пётр Алексеевич на мгновенье задумался, как же ему построить диалог.
— Так как тебя зовут? — начал вновь Ручкин.
— Я бог, — ответил душевнобольной.
— Хорошо, давай поиграем в ассоциации, — предложил журналист. — Хранитель?
В ответ тишина.
— Кинжал?
Снова никакой реакции.
— Анна? — перебирал варианты Пётр Алексеевич.
Мужчина лишь молча курил сигарету.
— Анна Серафимовна? — попробовал ещё одну попытку Ручкин.