Полковник заговорил сразу после этого щелчка, как будто щелкнуло не разбившееся о лобовик насекомое, а встроенный в него регулятор громкости.
— Я знал ее мать, — сказал он и снова замолчал, будто решая, говорить ли дальше.
— Странно, — сказал Юрий. — Мне казалось, что вы работаете у Казакова не так давно.
— А я тогда не работал у Казакова. Я тогда работал во внешней разведке и совершенно случайно познакомился с ней в Париже — помог сторговаться с художником на Монмартре… Она была несчастной женщиной, Инкассатор.
— Несчастной? — переспросил Юрий с вежливым сомнением.
— Ну, несчастливой… Да, вы правы, именно несчастливой. Люблю точность в формулировках. Странно, правда? Казалось бы, какая разница — несчастливая или несчастная? Ведь синонимы, а разница есть…
Юрий затаился, поджался и весь превратился в слух: Полковник собирался рассказать что-то необычное. С чего бы это?..
— И что же было дальше? — спросил он, чтобы заполнить длинную паузу.
— Дальше у нее родилась дочь, — сказал Полковник. — Мы оба знали, что не можем быть вместе: у нее был Казаков, а у меня — моя чертова работа…
— Погодите, — сказал Юрий, — что это вы такое говорите? Вы что, хотите сказать, что Даша Казакова — ваша…
— Моя, — сказал Полковник. — Моя дочь. Именно поэтому я когда-то помог Казакову выпутаться из одной некрасивой истории, а потом, когда его жена умерла, а меня выкинули на улицу, устроился на работу в его банк. И он меня, конечно, взял, такие специалисты на дороге не валяются…
— Е-мое, — сказал совершенно сбитый с толку Юрий, но тут же спохватился. — Извините, Полковник. Вы правы, — добавил он, подумав, — теперь я действительно все понимаю. От этого как-то легче.
— И?.. — сказал Полковник.
— Вы о чем? Ах, это… Ну, так ведь я все еще в машине!
— Благодарю вас, такой ответ меня устраивает, — сказал Полковник.
— А Даша знает?
— Ну что вы! По-моему, она догадывается, что Казаков ей не отец и даже не родственник, но до конца не уверена. Казаков тоже ни в чем не уверен, а проверить, сделать анализ, убедиться оба боятся. Каждый по собственным причинам, но оба.
— М-да, — промямлил Юрий. — Ч-черт! Слушайте, Полковник, это же черт знает что! Какое-то индийское кино, ей-богу… Извините.
— Не извиняйтесь. Мне нравятся индусы, они не стесняются любить, плакать и смеяться. Они снимают кино про то, что им кажется самым важным в жизни, заслуживающим внимания, а мы потешаемся над ними, потому что сами черствы, бездушны и закомплексованы. Индусы с их простодушием и наивностью кажутся нам смешными, мы любим другое кино. Нам нравится Квентин Тарантино и его фильмы про отморозков, которым место если не в тюрьме, то в психбольнице. А лучше всего — на кладбище…
— Или на свалке, — подсказал Юрий. — Как этот… Летяга, про которого вы так художественно рассказали Паштету. Это правда?
— Естественно, — сказал Полковник. — Иногда я для собственного удовольствия отстреливаю этих мерзавцев. Или подъезжаю к месту очередной разборки со снайперской винтовкой в багажнике. Один выстрел, и начинается ад кромешный… Милое дело!
— Е-мое, — повторил Юрий. — Вы что, скрытый маньяк? Бэтмен — защитник слабых? Робин Гуд?
— А вы? — вопросом на вопрос ответил Полковник. — Знаете, Инкассатор, я много лет работал за границей, искренне полагая, что приношу родине пользу, стою, так сказать, на страже, на переднем крае… Дурак, скажете вы, и я с вами соглашусь. Впрочем, вы не скажете, вы сами такой же, я читал ваше досье. А потом я вернулся и увидел вот это все… Увидел и понял, что всю жизнь занимался чем-то не тем. Нужно было убирать мусор дома, а я в это время мусорил в гостях. Вот и дочку проморгал…
— А зачем вы все это мне говорите? — спросил Юрий. — Может быть, вы вообще все врете, чтобы я, как и полагается дураку, поверил в ваши сказки и сам полез на автоматы с криком «За любовь!»?
— Старею, — невпопад ответил Полковник. — Реакция уже не та, тело уже не так послушно, как раньше… Мало ли что со мной может случиться! Так вот, на случай, если со мной что-нибудь случится, я вам это и рассказываю — чтобы вы, в свою очередь, рассказали Даше. Все-таки это несправедливо — не знать, кто твой отец.