«Ничего, — подумал он, — я их тоже неплохо приложил… Вспомнить бы только, кого это — их, кто они такие и чего я с ними, собственно, опять не поделил…»
Стоило ему об этом подумать, как память вернулась — не постепенно, а скачками, будто телевизор включился, и по телевизору этому сразу же начали показывать дурацкое кино про парня с шилом в заднем проходе, который сам, по собственной инициативе, полез туда, где в нем никто не нуждался, и за это получил по кумполу тяжелой стальной фомкой. «Е-мое, — подумал Юрий, — так я, выходит, живой! А должен бы, по идее, быть мертвым. Вот она, спешка-то! Поторопился Долли, поспешил и впопыхах схалтурил, а проверять было некогда. Хелло, Долли! Ничего, даст бог, еще свидимся. Только куда же это меня занесло? Похоже в больницу, и даже окно без решетки, хотя, принимая во внимание обстоятельства, решетке на окне полагалось бы стоять…»
Он снова осмотрелся. Из-за края ширмы виднелась дверь — не вся дверь, а только косяк. Мысленно приготовившись к новой вспышке боли, Юрий собрался с силами, немного приподнялся на здоровом локте, осторожно вытянул шею и посмотрел на дверь. Это было чертовски больно, но он увидел все, что хотел: дверь была стеклянная, и за ней на стуле сидел какой-то человек. Юрию была видна только часть его туловища, а именно правое плечо с рукой, половинка довольно обширного седалища и отставленная в сторону нога в начищенном до блеска ботинке, но этого хватило. На человеке была форменная куртка с погонами и нашивками, брюки с тонкими лампасами, а также широкий пояс, отягощенный кобурой с пистолетом, резиновой дубинкой и наручниками в чехле. «Хелло, Долли, — уныло подумал Юрий, снова откидываясь на подушку. — Помнится, кто-то хотел прогнать братву именно для того, чтобы избежать близкого знакомства с местной полицией. А вышло-то все с точностью до наоборот! Впрочем, если бы упомянутый кто-то дал себе труд хоть чуточку подумать, такой исход было бы легко предвидеть. Да… защищать мне было некого, никто не звал меня на помощь, никого там не обижали… Подумаешь, дверь взломали! Мало, что ли, я сам их выломал, этих дверей? Да не сосчитать! Просто рожи мне их сытые не понравились, вот и все. Это у меня, наверное, от Адреналина, земля ему пухом, осталось: если хочется дать кому-то в рыло — не стесняйся. Докажи, что ты мужик, и противнику своему предоставь возможность доказать то же самое… Вот и доказал, а что именно и кому — дело десятое. Важен-то результат! А результат простой: парень с девчонкой уехали, братва рванула когти, а я лежу на спине, весь в бинтах, с полицейским за дверью, и хорошо еще, что к кровати наручниками не прикован…»
Вывернув шею и стараясь не обращать внимания на боль и подкатившую к горлу тошноту, он посмотрел на окно. Окно представляло собой тройной стеклопакет в алюминиевой раме, с которой были предусмотрительно сняты все ручки. Возле кровати стоял легкий пластиковый стул.
Он поморщился и лег ровно. Думать надо сейчас не о побеге, а о том, что говорить полицейским чиновникам, когда те явятся его допрашивать. Какое-то время, наверное, удастся свалять дурака, ссылаясь на незнание французского, но продлится это недолго — приведут переводчика, вот и вся недолга…
«А что тут, собственно, выдумывать? — подумал он с раздражением. — Так и скажу: увидел, что в соседнем коттедже шарят посторонние, и решил их прогнать, за что и получил по башке. Почему в полицию не позвонил? Так языка же не знаю! И кто они были, тоже понятия не имею. Черные какие-то — марокканцы, наверное. В кожаных куртках с заклепками, небритые и под кайфом. Залезли в пустой дом с целью ограбления, ага… Хуже, конечно, если кто-нибудь заметил номер их машины — тогда моя сказочка про негров точно не пролезет, номер-то в компьютере! А впрочем, мне-то что за дело? Откуда я знаю, где они машину угнали, эти ваши марокканцы…»
Он опять поморщился, потому что все это было неважно. Что бы он ни говорил, как бы чист ни оказался в результате перед бельгийским законом, процедуры установления личности ему не избежать. А за этой процедурой непременно последует другая — процедура экстрадиции, то бишь высылки из страны и передачи в руки российских властей, у которых накопилось к нему множество вопросов. «Да ладно, — подумал он, — чего теперь убиваться! Как в народе говорят, сколь веревочке ни виться… И еще: от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Мало ли что ни в чем не виноват! У нас этих не виноватых по тюрьмам да по лагерям о-го-го сколько парится! Не дрейфь, десантура, прорвемся!»