Засада… Странная какая-то засада. Один человек против четверых, без оружия, с дурацким фонариком — это, что ли, засада? Так, что ли, в наше время заказы выполняют? Странно… Тут что-то не срасталось; при любом раскладе, с какой стороны ни глянь, ситуация выглядела бредовой, и было непонятно, что делать дальше.
Паштет докурил, бросил окурок — не под ноги, а в урну, чтобы лишний раз не выделяться, — и вернулся в кафе. Лицо у него было мрачное, и Хохол, только раз на него глянув, сразу же спросил:
— Ну что? Она, конечно, не при делах?
Его тон Паштету очень не понравился. Он вперил в распухшую, вдоль и поперек исполосованную пластырем физиономию Хохла тяжелый, давящий взгляд и, выдержав долгую паузу, сказал:
— Да. Она не при делах.
Хохол спокойно выдержал его взгляд, усмехнулся и опустил глаза в тарелку.
— Что тут смешного? — агрессивно спросил Паштет. Чувствовал он себя довольно шатко и неуверенно и потому торопился укрепить свои позиции.
Увы, Хохол тоже был не из тех, кто легко покидает свои окопы.
— Что смешного? — переспросил он, ковыряя вил кой омлет. — Да ничего смешного, браток. Это смех сквозь слезы, понял? У меня всегда так, когда я вижу, что кто-то думает не головой, а головкой.
Долли вздрогнул и перестал жевать. Грицко застыл, не донеся до разинутого рта вилку с куском омлета. Омлет немного повисел, ожидая, что его наконец съедят, не дождался, соскользнул с вилки и шлепнулся на скатерть, ко Грицко этого не заметил.
Паштет молчал, до звона в ушах стиснув челюсти, чтобы не сказать чего-нибудь, что окончательно отрежет путь к примирению. Он был не столько зол, сколько удивлен. Догадаться, что именно по поводу всех этих дел думает Хохол, было несложно, но Паштет никак не ожидал, что партнер выскажет свои мысли вслух, да еще в такой оскорбительной форме. Да еще при братве… При братве! Нет, мир миром, партнерство партнерством, а авторитет — авторитетом. Заработать его тяжело, а потерять — раз плюнуть. Ишь, застыли, ждут… Прямо немая сцена из «Ревизора»!
— Ты, вообще-то, в курсе, что за такой базар отвечать надо? — вежливо поинтересовался Паштет.
Грицко сунул в рот пустую вилку, облизал, вынул, положил на стол и несколько раз вхолостую подвигал челюстью, словно жуя омлет, который лежал на скатерти. Долли тоже положил вилку — аккуратно, без стука — и круглыми глазами уставился на Грицко. Тот ответил ему таким же растерянным взглядом. Оба видели, что назревает разборка по полной программе, и оба не знали, что делать — без стволов, без машин, без братвы, с которой и на смерть идти не страшно… Кулаками, что ли, разбираться? Прямо тут, в этом бельгийском шалмане?
Между тем Хохол, который все это затеял, преспокойно жрал свой омлет, запивая томатным соком.
Услышав вопрос Паштета, он промокнул разбитые губы салфеткой, перестал жевать и спокойно сказал:
— А ты не лезь в бутылку, брателло. За базар ответить для меня не проблема, а только сначала не мешало бы все-таки разобраться, кто нам такую подлянку кинул. Ты не против?
— Допустим, — сквозь зубы процедил Паштет. Хохол говорил вполне миролюбиво, ситуация отнюдь не располагала к объявлению войны на взаимное уничтожение, и он решил до поры придержать лошадей. В конце концов, распускать пальцы веером и колотить друг перед другом понты им с Хохлом действительно было не в уровень.
— Угу, — сказал Хохол и снова принялся с аппетитом жрать. — Ты не обижайся, Паша, — продолжал он, жуя и облизываясь. — Я, может, обидно сказал, но ты не обижайся. Ты все-таки подумай: кто? Что ты за свою ба… гм… за жену свою даже мне, старому корешу, глотку порвать готов — это тебе плюс, за это я тебя уважаю и любому, кто про тебя плохое слово скажет, сам глаза выдавлю. Но ты мне тогда скажи: кто, если не она? Никто не знал, куда мы едем, кроме твоей жены, и Дениса нашего никто, кроме нее, предупредить не мог. Ну вот как это понимать?
Паштет крякнул.
— Да думал я уже об этом! — с раздражением сказал он. — Что я, по-твоему, совсем баран? Не срастается! Ну допустим (допустим!), что она тут с ним опять снюхалась и решила меня убрать, чтобы не отсвечивал. Допустим даже, что она узнала, с кем я еду, — а я ей, кстати, этого не говорил — и захотела по старой памяти грохнуть заодно и тебя.