— Облицовка уже закончена, как вы видите, — сказала она. — Ведь тут мрамор…
— Мрамор можно просверлить, — спокойно ответил Костиков.
— Хорошо. Сделаем вам стрелку. Еще что?
— Попрошу вас также сделать тут добавочный штепсель для пылесоса, чтоб уборщицам было удобней работать, — решительно сказал Костиков.
Литошко молча сделала пометки в записной книжке.
— Что еще? — спросила она, не поднимая глаз.
— Теперь я хотел бы, если можно, посмотреть кассы.
— Прошу вас, — сказала Литошко с преувеличенной любезностью.
Они подошли к неподвижному эскалатору, и едва Костиков успел с огорчением подумать, что придется идти пешком, как лестница, словно по волшебству, дрогнула и медленно поплыла вверх. Литошко стояла на ступеньках впереди Костикова. Он видел завитки на ее затылке, длинный светлый волосок, прилипший к мохнатому свитеру.
Касса была так удобна и так хорошо отделана, что Костиков просиял. Литошко со снисходительностью старшей смотрела на его оживленное загорелое лицо.
— Ну, скажи пожалуйста, какое чудное помещение! — воскликнул он, расхаживая по кассе. — Разве можно сравнить с нашей станцией? Красота, прямо красота!
— Да, сделано неплохо! — отозвалась сдержанно Литошко и провела рукой по светлой дубовой двери.
«Наконец-то его пробрало! — подумала она не без удовольствия. — Так-то, голубчик! Посмотрим еще, что ты дальше скажешь…»
Костиков вдруг присел перед дверью на корточки.
— Порожек надо пристроить! — озабоченно пробормотал он. — Видите? В кассе тепло, а из-под двери будет холодом тянуть. Кассиры простудятся. Обязательно порожек сделайте!
Литошко откашлялась.
— Может быть, еще стеганую портьеру повесить? — сказала она с ледяным спокойствием, и в ее глазах появился не предвещающий ничего хорошего блеск. — На гагачьем пуху, например? Или камин быстренько построить?
— Нет, камин здесь не нужен, — простодушно ответил Костиков. Он выпрямился и сейчас стоял, сдвинув ушанку на затылок, внимательно, прищуренными глазами оглядывая стены. — А как насчет телефона для старшего кассира? — спросил он и повернул к Литошко лицо, на котором по-прежнему светилось оживление.
— Телефон не запроектирован! — произнесла Литошко металлическим голосом. — А мы, как вам известно, делаем только то, что предусмотрено проектом. И вообще… — Она запнулась, но уже была не в силах справиться с нахлынувшим раздражением. — И вообще как легко вы отдаете распоряжения! Даже позавидуешь, честное слово! И все у вас так просто получается: снять, продолбить стену, установить… А у нас, строителей, все с трудом делается, со скрипом. Правда?
Костиков не ответил, только внимательно и удивленно посмотрел на Литошко.
— Конечно, стоит ли с нами считаться! — говорила она, все более горячась. Она чувствовала, что не права, и все-таки не могла остановиться. — Мы сезонники, а постоянные работники — это вы! Мы работали здесь в воде, в грязи, в мокрой глине, а вы пришли на все готовое и требуете от нас того, что даже не было предусмотрено проектом! Непло-хо!
— Товарищ Литошко… — робко начал Костиков.
Но Литошко уже ничего не слыхала.
— Избаловали вас, эксплуатационников, честное слово! — говорила она, блестя глазами. — Ни с чем не хотите считаться!
Костиков покраснел. Краска залила все его лицо, только лоб остался белым. Черты лица стали тверже, словно окаменели. Он и Литошко, оба красные и разгоряченные, стояли друг против друга.
— Это нас избаловали? — сказал Костиков, иронически усмехаясь, и пожал плечами. — Интересно слышать! Мы люди простые, делаем свое дело без всякого шума. Вам же, простите, голову вскружили, кругом восхищаются, кругом ахают да охают… А поглядишь внимательней — недоделки так и лезут со всех сторон! Кого ж тогда избаловали?
— Недоделки? Много вы понимаете! Штепсели да порожки — разве это недоделки? Это капризы ваши, вот что! Здоровые ребята, а избалованы, как барышни кисейные. Смотреть смешно…
— Это не капризы, а законные требования. И я буду требовать с вас все, что следует, буду! Это мое право, моя обязанность, если хотите знать…
Глаза Литошко сузились. Молча, прикусив губу, она смотрела на начальника станции.
— Ничего вы не понимаете! — сказала она, и голос ее неожиданно дрогнул. — Эта станция нам дорога, как родное дитя, мы каждый выступ, каждую колонну любим. Здесь в любом куске мрамора — живая душа человека. А вам до этого и дела нет…
— Это вы ничего не понимаете! — закричал Костиков, сердито махнув рукой, и вдруг осекся. — Вы не правы, — сказал он тихо и твердо. — Никто не ценит так труд метростроевцев, как мы, эксплуатационники. Вы глубоко не правы.