Я неловко сунула ему деньги, и он положил их в карман с явным облегчением. Мы попрощались; он бегом побежал к дому, чуть приседая и держась левой рукой за бок, как бегают все страдающие одышкой пожилые люди.
На следующий день я собралась уезжать из Афин. Вещи мои уже стояли в холле. Портье у конторки бегло и учтиво, как банкомет, придвинул мне наклейки для чемоданов. На них был изображен храм Ники Аптерос и сбоку фасад отеля, в котором я жила.
На сердце у меня было худо. Не только потому, что я видела смерть человека. Я неотступно думала о его жизни.
До отъезда оставался час. Я решила отправиться в музей.
В музее было людно, и все было так, как обычно бывает. Ходили туристы в башмаках на толстых подошвах; неутомимые знатоки, побывавшие во всех музеях мира; поминутно шепчущиеся молодожены, совершающие свадебное путешествие; очень красивые и очень равнодушные молодые женщины, одетые настолько дорого, что это уже не бросалось в глаза.
Гид — старичок с галстуком бабочкой — устал и поминутно озирался, ища стул: его, видно, уже не держали ноги.
Это был археологический музей. Я уже знала, что лучшие сокровища Греции надо искать в Париже, в Неаполе или в Лондоне, но не там, где они были созданы. За многовековую историю Греции ее богатства изрядно расхватали другие государства. Но несколько поистине прекрасных вещей я увидела и здесь.
Уже уходя, я заглянула в последний зал. Там, хорошо освещенная со всех сторон, стояла большая бронзовая статуя.
То был Посейдон, бог морей.
Он стоял посреди зала, уперев в постамент сильные ноги. Гораздо больше, нежели бог, — это был человек во всей могучей, спокойной красоте зрелости.
— Эта статуя Посейдона была создана в пятом веке до нашей эры, — произнес старенький гид и вытер лоб платком. — Счастливый случай дал нам возможность снова любоваться богом морей. Статую обнаружил на морском дне рыбак. Вы, конечно, видите, медам и мсье, что перед вами создание гения…
Два загорелых светловолосых человека в легких костюмах и галстуках, похожих на радугу, стояли возле меня.
— Давай пойдем поищем Эдди, — сказал один другому по-английски. — Он, наверное, в баре. Как бы он не надрался, как в прошлый раз!
— Ничего не будет с твоим Эдди, — ответил второй. — Слушайте, — обратился он к гиду. — А этому парню, который вытащил вашего бога, что-нибудь дали?
— Конечно, — сказал гид и снова вытер лоб. — Он получил высокую награду. Значок за спасение утопающих.
— Ловко это вы его, — сказал человек в галстуке с радугой и засмеялся. — Неплохо придумано!
— Пошли, — сказал второй. — Пошли в бар искать Эдди. Ну его к черту, этого Посейдона.
ЧУЖАЯ ОСЕНЬ
Этот большой загородный отель, стоящий на берегу залива, засыпал рано. Когда я возвращалась после театра, в коридорах отеля витала тишина.
Бесшумно ступая по толстому ковру, я шагала мимо холодно поблескивающих дверей. Почти перед каждой дверью на полу, носами в коридор, стояли туфли, словно они решили погулять, пользуясь сном своего владельца. Рядом с туфлями на полу возвышались цветы, вынесенные на ночь из номера. Сонный и теплый аромат вянущих роз смешивался с запахом натертых полов, хорошего мыла, туалетной воды — чинными запахами чистоты.
Отель спал.
Лишь иногда вместе со мною в лифте поднималась старая леди в вечернем платье, с обнаженными желтыми плечами, на которые была накинута меховая пелерина. В подкрашенных мочках ушей сверкали бриллианты пугающей величины. Вместе с нею входил высокий негнущийся человек с седыми волосами и кирпично-румяным лицом.
Молча, не произнося ни одного слова, они стояли рядом со мною в лифте, наполнив его теплом нагретого меха, запахом духов и сигарет. Я выходила на третьем этаже, а они возносились куда-то вверх, оба молчаливые, сверкающие и неподвижные, точно монументы.
Я просыпалась ранним утром: в чужой стране мне не спалось. В коридорах по-прежнему витала тишина. Но паркет был уже натерт, а начищенные до зеркального блеска туфли стояли носами к дверям. Немолодая горничная в потрескивающем крахмальном переднике желала мне доброго утра и уплывала по коридору дальше.
Как бы рано ни приходила я завтракать, в кафе отеля уже были заняты два столика.
За одним из них восседала чопорная няня в чепце с лентами и двое близнецов: белокурые девочки в клетчатых платьицах. За другим столиком завтракала худенькая женщина с короткой стрижкой, одетая в строгий синий костюм и белую блузку — туалет деловых женщин. Я никак не могла определить ее возраст. Большей частью она выглядела молодо. Иногда же в ее лице как бы что-то смещалось, возле глаз проступала желтизна, углы губ утомленно опускались… Но пока я вглядывалась в это постаревшее и подурневшее лицо, в нем снова происходила неуловимая перемена, и передо мною опять сидела моложавая, хорошо одетая дама, перелистывающая утренний выпуск газеты с деловитостью биржевика.