Он помог ей раздеться и положил вещи на деревянный барьер у вешалки, потом небрежно сбросил свое замшевое пальто. На девушке был черный свитер, она казалась в нем еще выше и тоньше.
— Ты хорошо выглядишь, — сказал пианист. — Заявляю это со всей ответственностью.
— Ох, — сказала девушка. — Как я волнуюсь, если бы ты только знал.
Тетя Маша вся подалась вперед и, кажется, перестала дышать; она даже стала на цыпочки, чтобы он ее скорее заметил. И пианист наконец ее заметил.
— А… — сказал он удивленно. — Вы еще все тут, оказывается! А я думал, вы уже на пенсии… — Он слегка пожал плечами.
— Господи, какой взрослый стал! Семь годиков было, когда пришел первый раз в шубке своей беленькой… — Тетя Маша перевела дыхание.
— Идем наверх, — сказал пианист, не глядя на нее, и взял девушку за плечо. — Можно войти в класс во время урока, это ничего. Он меня хорошо знает. И все устроится, вот увидишь.
— Как сейчас помню, в шубке беленькой… — повторила тетя Маша беззвучно и счастливо и опустилась на стул.
Пианист, не оборачиваясь, уже шел к лестнице.
Девушка на секунду задержалась, я увидела ее лицо, встревоженное, недоумевающее…
Потом она отвернулась. И я тоже отошла от вешалки.
На тетю Машу я старалась не смотреть. Не могла посмотреть на нее, и все тут.
На площадке девушка остановилась.
— Я пойду одна, — сказала она. — Уйди, пожалуйста.
— Ты что? — Пианист удивленно взглянул на нее.
— Пожалуйста, уйди. Я одна пойду.
— Да что это тебе в голову взбрело? Не понимаю…
— Послушай… — Подбородок у девушки побелел. — Ты никогда ничего не хотел понять, если чувствовал, что тебе это помешает. Господи, у меня все в душе перевернулось…
— Что за глупости ты мелешь?! — Пианист взял ее за руку. — Пошли, потом разберемся.
— Никуда я с тобой не пойду, — с силой сказала девушка и отняла руку. — И не надо мне твоей помощи. Не надо! Пойми, наконец.
— Истеричка, — сказал пианист тихо. — Еще пожалеешь.
Он повернулся, побежал вниз по лестнице и рывком схватил свое замшевое пальто, по-прежнему лежавшее на барьере. Я услыхала, как громко хлопнула дверь.
Когда я спустилась вниз, тетя Маша сидела там, где сидела раньше, и все так же вязала носок. Лицо ее было спокойным; такие каменно-спокойные лица можно увидеть у русских женщин в трудный час.
Стоя у окна, я смотрела в пустынный переулок. Прошло минут десять, и со второго этажа в вестибюль спустилась девушка. Тетя Маша подала ей пальто.
— Володя очень торопился… — сказала девушка, не смотря тете Маше в глаза. — Он просил вам передать, что завтра уезжает на гастроли. Когда он вернется, он обязательно зайдет в школу.
— Спасибо, дочка, — сказала тетя Маша тихо.
Она вдруг осторожно подняла руку и прижала ее к левому боку. Что-то в ее лице неуловимо изменилось, и я поняла, что ее опять схватило. В третий раз, и крепко. Так крепко, что щеки у нее стали серыми.
— Он обязательно зайдет, — повторила девушка.
— Конечно, — сказала тетя Маша еще тише. — Как будет время, так и зайдет.
Наверху распахнулись двери.
И тотчас же коридор наполнился раскатистым шумом, говором, стуком быстрых шагов и тем удивительным молодым ветром, какой бывает только в школе во время перемены да еще, может быть, в весеннем лесу.
ХИТРЫЙ ДОМИК
Мы выехали на рассвете.
Солнце еще не поднялось из-за гор, но дымящееся его тепло уже разлилось повсюду. Высвеченные зарей вершины гор, то в надвинутых башлыках снегов, то царственно нагие, сияли на утреннем небе. Оно было чистым, как лицо ребенка, это горное небо в пустынный и волшебный час. Лишь на самом краю, зацепившись за выступ, висело крутое белое облачко. Видавшая виды «Победа» мчала нас к каменистым грядам, обозначающим начало горной дороги.
Но едва мы начали подниматься к ущелью, как вокруг нас что-то неуловимо изменилось.
Повеял игольчатый холодок, в стекло ударил ветер. Оторвавшись от уступа, облачко летело вперед, обступаемое клубами туч. С орудийной силой грянул громовой раскат. Первые капли дождя, тяжелые, как градины, застучали по машине.
Вначале капли ударяли нехотя, словно примеривались, потом застучали все чаще, и, наконец, плотная водяная стена обрушилась с неба. Стеклоочиститель, натужно скрипя, пытался управиться с нею, но напрасно: потоки дождя окружали машину со всех сторон, делая дорогу едва различимой.
Я поглядела на водителя. Лицо его оставалось бесстрастным. В надвинутой на лоб кепке, загорелый, скуластый, он сидел, наклонившись вперед, положив на руль тяжелые руки. И старенькая «Победа», виляя на лысых своих покрышках, терпеливо и храбро лезла все вверх и вверх по крутой скользкой дороге.