Лоснящиеся от воды утесы подступали то справа, то слева; где-то внизу, в ущелье, ревела невидимая река. Сколько времени мы ехали так под дождем, прижимаясь к скалам, слыша, как на крутых поворотах сыплется в пропасть галька? Мне казалось, вечность…
И вдруг, точно по волшебству, в глаза ударила ослепительная синева.
Тучи, дымясь, уносились на восток. Глянуло солнце, утихающий дождь раскинулся, как роскошный занавес.
За поворотом показался розовый домик, прижавшийся к скале. Водитель наш снял кепку и вытер лоб.
— Вот он, хитрый домик… — сказал водитель, мотнув подбородком вперед. — Его все шоферы знают. Никак этот домик не объедешь…
Спустя несколько минут «Победа» уже шелестела колесами по усыпанной гравием площадке и остановилась рядом с тремя мокрыми грузовиками. Мы вышли.
Пока водитель осматривал машину, я пошла по тропе. Над крыльцом домика висела заржавевшая от дождей вывеска: «Чайная». Высокая горная сосна стояла рядом недвижимо, как колонна. К сосне был прибит умывальник. Тот, кто хотя бы однажды умылся в горах ледяной водой, взятой из ручья, знает, какое это блаженство. Она смывает все: пыль, усталость, годы…
Умывшись, я вошла в домик. Три столика в чайной были заняты.
У дверей сидел пожилой, коротко стриженный человек с седыми усами и ел гуляш. Дальше я увидела за столиком высоченного верзилу в синем мокром комбинезоне, перед ним стояла бутылка фруктовой воды и открытая банка со шпротами. Возле окна сидел курносый молодой парень в кожаной куртке и читал потрепанный «Огонек». Перед ним на столе ничего не было.
Четвертый столик был пуст. Я села.
— Люба! — крикнул верзила недовольно. — Долго я дожидаться буду?
Из двери за стойкой вышла девушка в голубом сатиновом платье и красных босоножках. Поверх платья белел чистый, но не по размеру большой фартук с кармашками. Глаза у девушки были голубые, из-под косынки выбивалась аккуратно подстриженная белокурая челочка. Девушка прошла мимо стола, где сидел верзила, как мимо пустого места, и остановилась возле меня.
— Что будете кушать? — спросила она, глядя поверх моей головы.
— Люба! — сказал верзила, но уже поскромней. — Полчаса дожидаюсь. Ты же мне весь график ломаешь.
— Есть гуляш, — сказала мне Люба. — Есть куры с картошкой.
— Вот сейчас жалобную книгу стребую, — проговорил верзила без всякой уверенности в голосе, выложил всю коробку шпрот в глубокую тарелку и стал есть.
— Чай будете пить? — спросила меня Люба, не оборачиваясь.
Парень у окна продолжал читать «Огонек». Я заметила, что он сосредоточенно читал самые нижние строчки, где был адрес типографии и номера телефонов.
Приняв заказ, Люба отошла от меня. На мочке ее маленького, нежно вылепленного уха темнела родинка.
— Два часа на дожде под машиной лежал, сцепление забарахлило, — сказал верзила, ни к кому не обращаясь. — Промок, как дьявол, всего трясет…
— Ничего, высохнешь, — заметила Люба, проходя мимо него. — Сказала не подам, значит, не подам. Водителям не положено.
— Как же вы план без подачи выполните? — Верзила саркастически усмехнулся.
— Ты про наш план не заботься, — сказала Люба строго. — Нашел себе заботу. Сколько вас, таких заботливых, в кювете у дороги валяется… — Люба подошла к столику возле окна, где сидел парень, читающий «Огонек». — С вас сорок четыре копейки, — сказала она, и маленькое ее ухо стало пунцовым.
— Еще стакан чая, — сказал парень быстро и отложил в сторону «Огонек». Но Люба тут же отошла.
Я видела худенькую прямую ее спину, острые плечи. Походка у нее была удивительно легкая. Парень смотрел ей вслед.
Открылась дверь, вошел наш водитель; мокрые его волосы были приглажены. В дверном проеме сверкнули лиловые склоны гор. Умытый дождем дуб стоял, небрежно облокотившись о скалу, как гусар. Какая-то пичуга бесстрашно села на его могучую ветвь.
Люба принесла на подносике гуляш и два стакана чая. Один стакан она, не глядя, поставила перед парнем, сидящим у окна, другой понесла пожилому человеку с седыми усами. Поставив чай, она присела возле него на табуретку.
— Все переживаете, дядя Федя? — сказала она участливо, подперев подбородок круглым кулачком. — Вот уже и год прошел… Как внучек ваш, — наверное, вырос?
— А что ему делать? — сказал дядя Федя и вздохнул. — У детей одно занятие: растут себе, и все. Славный такой мальчишечка, веселый… — Он опять вздохнул.