Козьма давно обнаружил, как удивительно устойчиво человеческое тело к ранам и как восприимчиво к воспалениям, возникающим из-за попыток лечить раны. Не будучи в состоянии точно установить, откуда взялась эта мысль, Козьма стал проводить различные эксперименты: он промывал зонды и пинцеты вином, мочился на них, выдерживал на солнце и, наконец, накалял в огне. Последнее привело к наилучшим результатам. Раскаленное железо останавливало кровотечение, и, кроме того, пациент чаще всего терял сознание, что экономило его силы, в обычной ситуации уходящие впустую на крики и попытки вырваться, и деньги на силачей, которые держали пациента.
Здесь никаких силачей не имелось. Пациент его кричал умеренно и совершенно не пытался вырваться, а сознание потерял относительно поздно.
Даже во время промывания ран, осуществляемого Козьмой смесью из урины, кипяченой воды и отвара шалфея, ромашки и арники, которую он старался влить в рану как можно глубже с помощью вакуумной установки, пациент проявлял удивительное терпение, и только бледность, капли пота на лбу и то, что время от времени волосы у него вставали дыбом, показывали, что эти процедуры причиняют ему боль.
Нет, даже это занятие не приносило настоящего успокоения, тем более что попытка увлечься причиняемой болью вызывала странную дрожь в диафрагме Козьмы, которая походила на ту, что бывает с утра после особенно усердного возлияния. Козьма считал, что это уже вершина насмешки – страдать от похмелья, не выпив ни единой капли вина.
– Тебе хорошо, – заявил он пленнику, не успев прикусить язык.
Мужчина не ответил. Козьма некоторое время смотрел на то, как он отжимается – сначала лицом, а затем спиной к полу. Он и представить себе не мог, что при этом раны не болят. Они были чистыми и незараженными, но раневые каналы оставались глубокими, а такие вещи за несколько недель не вылечишь. Только время от времени пленник издавал какие-то звуки, свидетельствующие о том, что он испытывает некоторые неудобства. Раненый мужчина сильно похудел с тех пор, как попал сюда, однако Козьма подозревал, что он был настолько в хорошей форме, насколько это вообще можно сказать о человеке, привязанном длинной цепью к колышку в полу. Он наблюдал за его успехами с некоторым беспокойством.
Пленник закончил упражнение и, дребезжа цепью, подошел к столу. Цепь была как раз такой длины, чтобы он мог сесть. Козьма сидел на другом конце. Стол, должно быть, когда-то принадлежал более богатому дому, чем крестьянская хижина в лесу, в которой жил пленник; он был настолько длинным, что Козьма оставался за пределами досягаемости рук своего визави. Он не сомневался, что мужчина, поймай он его, предложил бы простую сделку: жизнь Козьмы за ключ от цепи. Козьма не сомневался, что тогда он в любом случае был бы обречен, ибо женщина в белом и ее верховный черт покончили бы с ним, не раздумывая ни секунды.
– Собственно, они в тебе больше не нуждаются, – неожиданно заявил пленник, который уже неоднократно доказывал, что обладает способностью, позволяющей ему заглядывать в душу других людей. – Но в любом случае не из-за меня. А вот чем ты еще здесь занимаешься, естественно, лежит вне сферы моего понимания.
Козьма промолчал. С одной стороны, потому что он не видел особой прелести в том, чтобы баловать себя этой мыслью, с другой – потому что пленник уже не раз ставил его в затруднительное положение и Козьма чуть было не выдал кое-что из того, что ему строго-настрого запретили разглашать.
– Кстати, что ты говоришь, когда тебя спрашивают о том, как у меня идут дела?
– Что ты еще не совсем встал на ноги, – проворчал Козьма.
– Гм. Я утверждаю то же самое, когда они спрашивают меня, – неожиданно заметил пленник.
– Они тебя… спрашивают? – пораженно выдавил Козьма.
– Каждые несколько дней.
– Кто? Госпожа?… – Он запнулся и сверкнул глазами на пленника. – О нет, – глухо произнес он и с яростью затряс головой. – О нет, нет, нет!
Пленник пожал плечами. Он сделал вид, будто не заметил этого промаха.