И тут Мельхиор, к своему ужасу, увидел, как охранник взял кувшин, осклабился, глядя на камердинера, и вылил содержимое прямо на пол. Вода полилась на деревянный пол, вверх полетели брызги, а солдат сунул палец в отверстие, чтобы выудить медную вставку. Он и ее уронил на пол. Мельхиор, совершенно растерявшийся, ничего не мог поделать, кроме как смотреть на солдата, который переворачивал кувшин, чтобы вытряхнуть оттуда письменные принадлежности.
Вытряхиваться ничего не желало.
Солдат пораженно моргнул.
Тогда он вцепился в поднос, вырвал его из рук камердинера и тоже перевернул. Великолепно поджаренная форель шлепнулась на пол, от нее во все стороны покатились горошины, глиняная тарелка разлетелась на кусочки. Руки камердинера были пусты; к обратной стороне подноса ничего не было приклеено. Глаза солдата сузились, а рот открылся. Он снова перевернул поднос.
– Что? – спросил его камердинер.
– Да пошел ты, – буркнул озадаченный охранник.
– Теперь несите новый обед ехо высохопреосвященству, – гневно потребовал камердинер. – Выставили меня шутом, понимаешь!
Солдаты переглянулись. Тот, который предпринял расследование, начал медленно краснеть.
– Ты остаешься здесь! – рявкнул он. Камердинер кивнул.
Солдаты прогромыхали наружу, позабыв о приказе никогда не оставлять посетителя наедине с кардиналом. Камердинер пожал плечами, достал из камзола маленькую пачку корреспонденции, а из кошеля – перо и чернильный камень. Он положил все предметы кардиналу на кровать, и тот прикрыл их покрывалом.
– Откуда ты знал? – спросил его кардинал Мельхиор.
Камердинер снова пожал плечами. Затем он указал на свой нос.
– Я вот этим чуял, – ответил он и, подойдя к окну, выглянул наружу. – У нас посетитель.
– Кто?
– Представления не имею. Важная птица, судя по всему.
– Ты его не видел?
– А если и тах? Мы очень далехо от остального мира, нет? Да и не знаю я, хах этот хайзер выхлядит.
Мельхиор выпятил нижнюю губу. Камердинер кивнул.
– Да ведь они все тах выхлядят, эти Хабсбурхи, разве нет?
Солдаты опять вернулись, уже с новым подносом, новой форелью и новым кувшином. На этот раз в нем было вино. Оба скорчили такие физиономии, какие корчат солдаты во всем мире, когда на них наорут за плохо исполненный долг, а они никак не поймут, что же, собственно, сделали не так.
– Приятнохо аппетита, – сказал камердинер. – Я потом опять зайду, хохда позабочусь о посетителе, нет?
Мельхиор быстро просмотрел документы, одновременно освобождая ароматную форель от костей. Это были копий бумаг, которые он затребовал. На этот раз их прислал не Вацлав, а один из его собственных секретарей, который после ареста кардинала нашел работу у епископа Логелиуса и пользовался своим положением, чтобы оказывать своему бывшему господину те или иные услуги. Прошло некоторое время, прежде чем бумаги доставили кардиналу. Получить доступ к этим документам было не так-то просто, а некоторые из них пришлось запрашивать через канцелярию главы правительства Моравии. Но Мельхиор даже в те времена, когда он еще занимал должность императорского министра, старался полагаться на то, что его секретари и писари имеют самые лучшие связи, а именно с другими, такими же любопытными и находчивыми секретарями и писарями. Как всегда, он оказался прав.
Внезапно Мельхиор насторожился, небрежно вытер пальцы об одежду и пролистал несколько документов вперед и назад. Он прищурился.
На них стояла дата смерти. Но запись в церковном списке умерших отсутствовала. Это означало, что кто-то умер, но никогда не был погребен. Кардинал еще раз просмотрел все документы. Он очень хорошо знал человека, который снабдил его этими бумагами, – тот бы ничего не упустил. Если запись в списке умерших отсутствует, значит, ее нет. Бывший секретарь Мельхиора был совершенно уверен в этом, так как четко указал, что обе вещи важны. Кое-что из того, что Вацлав на полях сообщил ему в одном из своих писем, навело старого кардинала на мысль затребовать эти документы.
Наконец он откинулся назад и, отодвинув поднос, достал из-под одеяла письменные принадлежности. Перевернув один из документов, Мельхиор нашел на обратной стороне немного свободного пространства и приступил к делу. Он был слишком нетерпелив, чтобы натирать чернильный камень, и потому погрузил перо в густое красное вино. На бумаге появился красноватый рисунок, который становился тем отчетливее, чем сильнее вино размачивало оставшиеся в пере засохшие чернила.