Сантини с детства отличалась от других детей.
– Думаешь лучше всех, дрянь! – Кричала Ирна, когда напивалась.
Ничего такого Санти не думала, все ее мысли были о том, как бы, незаметно для матери, стащить кусочек еды, которую та хранила в общем для всех девиц этого заведения холодильном шкафу.
Или о том, где переждать в этот раз появление очередного клиента в их маленькой комнатке. Со временем, к жизненно важным вопросам добавилось – где спрятать, одолженную на время у торговца-старьевщика, книжку. Мать, когда злится, может и порвать, и тогда он конечно же не позволит больше и прикоснуться Санти к своим сокровищам.
– Я тебя отучу нос задирать! – Орала мать и маленькая Санти понимала, что надо бежать и прятаться, потому что продолжение всегда было одинаковым.
Ирна, сначала отвесит подзатыльник, или пощечину, а потом, под дикие крики и непонятные обвинения, словно подбадривая себя этими воплями, начнет бить уже всерьез.
Поначалу, Санти плакала, и просила перестать. Старалась изо всех сил понять, что же она делает не так, что доводит мать до этого состояния. Обещала, что будет очень хорошей девочкой, но мать не слушала.
– Проклятое семя, что хорошего из тебя может вырасти? Еще одна потаскуха в трущобах? Если не сдохнешь раньше.
Проклятой, Ирна начала ее называть после того, как однажды, девочка исчезла прямо на ее глазах. До этого, Санти часто удавалось избегать наказания известным всем маленьким детям способом. Забиться куда-нибудь в уголок, сжаться комочком, закрыть ладонями глаза и повторять про себя, «меня тут нет, меня тут нет».
Ведь если ты не видишь то, чего боишься, то и оно не увидит тебя…
И мать проходила мимо. Заглядывала в немногочисленные укромные места их комнаты, и уходила в общий коридор, искать на кухне или на заднем дворе.
Крики смолкали, слабенькая защита от звуков стояла только на личных комнатах и мать даже в одурманенном состоянии понимала, что если ее вопли услышит старшая на ярусе – накажет.
За место это, мать держалась изо всех сил. Да оно и понятно. Красота с годами увядала, отложить деньги почему-то никак не удавалось, все накопленное улетало в миг, стоило матери прикоснуться к спиртному. И Ирна, как могла, старалась соблюдать правила заведения фреи Элиз, понимая, стоит только оказаться на улице и нищенское существование засосет как болото. Самым большим страхом Ирны было покатиться по наклонной.
Опускаться все ниже и ниже, с каждым разом меняя бордель на все менее приличный и закончить свои дни в какой-нибудь лачуге за пределами Анкари-ра.
Однажды, мать особенно сильно разозлилась. Кричала и била так, что Санти забыла об осторожности, просто не осталось сил терпеть. И она закрыла глаза вжимаясь в каменную стену, мечтая раствориться в ней, или провалиться сквозь, что угодно, лишь бы этот кошмар прекратился.
– Аааааааа! – Взвыла мать на одной ноте и лихорадочно принялась ощупывать дочь. Удивленная тем, что бить перестали Санти открыла глаза и встретилась с невидящим взглядом матери.
– Где ты? Почему я тебя не вижу, – шептала та, в ужасе, и гладила, трогала замершее тельце Санти. Пока наконец не додумалась и просто подняла на руки, не видимую но осязаемую дочь.
– Паршивка, это все проклятая кровь твоего отца, кем бы он там ни был, – заключила резко протрезвевшая женщина.
Так они и жили, пока в их дверь не постучал старший ученик одного из мастеров воровской общины. Мать пряча виноватые глаза, собрала небогатые пожитки Санти, и подтолкнула к мерзко улыбающемуся мужчине со словами, – иди с ним, теперь ты будешь жить в другом месте.
С этого дня жизнь Сантини радикально изменилась. Неизменными остались только побои, но теперь она хотя бы понимала за что именно ее наказывают.
– Еще раз! – И под предательский звон хрустальных бубенцов упругая полоса тонкого металла больно хлестала по пальцам.
Снова и снова Сантини пыталась вытащить из потайного кармана увешанного бубенцами манекена свою добычу. От ударов учителя, наказания за каждую проваленную попытку, пальцы теряли свою чувствительность и почти не слушались. Но она не останавливалась, даже когда учитель уходил, продолжала попытки и мечтательная улыбка не сходила с ее лица.
– Почему она улыбается? Она больная, точно тебе говорю, – шептались за спиной ничего не подозревающей девочки другие ученики.
– У меня такое чувство, что она мне горло перережет с этой своей улыбочкой, как то, в приливе откровенности, поделился в общей столовой наставник после урока, на котором показывал как остро заточенным краем монеты срезать кошельки незадачливых провинциалов.