— Ты должна сконцентрироваться, как сможешь, и представить себе образ. Давай для тренировки что попроще… представь себе кусок хлеба. Свежеиспечённого. Вид, как можно чётче, со всех сторон, запах… можешь — какой он на ощупь…
Я отлично знал: из пятидесяти людей с таким справятся — ну, пятеро. Да и то далеко не идеально. Но Диночка меня поразила: она начала так бодро лепить образ хлеба, что теперь уже у меня челюсть отвисла. У неё была потрясающая память, а воображение — ещё лучше, она сконцентрировалась так, будто годы этому специально училась. Я, абсолютно обалдев от происходящего, смотрел, как она генерирует горячую лепёшку — ужасно горячую, только что из печи — шлёпает её на керамическую тарелку, обжигаясь, отламывает кусочек… Запах был мне незнаком: видимо, Дина не любила хлеб с пряностями — её лепёшка пахла чуть похоже на земную кукурузную лепёшку, чистое мягкое тесто…
Вот и принесли тебе в жертву девственницу, великий бог, думал я. Эта девушка — гениальный интуитивный внутривидчик. Это же надо — иметь такой талант. Этот образ надо сохранить, мы вставим его в полный метр, вот прямо так, из учебной программы. Он замечательный, достоверный и осязаемый.
Я загрузил кусочек внутриВида с хлебом и вывел нас с Диной из генерации. Она взглянула на меня совершенно счастливыми глазами:
— Немножко у меня получилось, да?
Я взял её за шлем и поцеловал в носик-кнопочку:
— Немножко получилось. И мы с тобой сделаем такой внутриВид, какого Земля ещё не знала. Ты, Дин-Леа — божественное чудо. Совершенно натуральная жрица бога маяка. Не кухарка и не уборщица, а художник воспоминаний и грёз.
А она потрогала пальцем свой нос:
— Что это ты сделал с моим носом такое, Еф-Мин? — и улыбнулась.
Я никогда не слышал о том, чтобы кто-то хоть пытался делать внутриВид в соавторстве. Мы с Динкой были первые.
Я быстро понял, как у нас разделились роли. Диночка была невероятно, сверхъестественно наблюдательна и запредельно конкретна. Я в жизни не видел такого уровня внутриВида у людей. Наверное, у неё было немного другое устройство памяти, не такое, как у землян — или особый дар: она помнила ощущения и чувства удивительно точно. Стоило ей надеть шлем — начинала переживать их заново.
Но, конечно, у неё не хватало опыта для того, чтобы сплести историю. Она выдавала ворох ярчайших, но бессвязных фрагментов — и я их связывал, склеивал своими вставками, монтировал, как старинные режиссёры — куски киноплёнки.
Я в холодном поту и слезах монтировал куски живой жизни. Катастрофы города далонгов.
Для того чтобы работать вместе с Динкой, мне пришлось немного усовершенствовать оборудование. Я немного помудрил с нейросетями, создавая двойной доступ — и в итоге вышло очень круто: мы совместили настройки. Каждый из нас чувствовал то же, что и соавтор, уже в процессе — и через некоторое время интуиция у нас развилась совершенно невероятная.
А я понял далонгов. Практически как будто сам был далонгом.
И Диночка, я так думаю, поняла людей.
Я близко узнал её родителей. Её отец был гончар — и я Динкиными глазами видел, как он месит глину на круге, почти таком же, какой используют на земле, как отбивает бочок кувшина деревянной лопаточкой… а маленькая Динка сидит очень удобно, закинув руки за затылок и сцепив пальцы в замок — наблюдает за работой. Я чувствовал сырой земляной запах глины — и как он перебивался запахом горячих лепёшек и каши с поджаренными зёрнами какого-то пряного фрукта. Динкина мама заворачивала в тесто половинки спелых плодов и раскладывала их на глиняной сковородке…
Будущий Динкин жених, лохматый обалдуй, сидел на дереве, болтая ногами и держась одной рукой за ветку — а в другой руке у него был плод, вроде инжира, он этот плод пожирал, и сок тёк по подбородку и пробивающейся бороде. Динкина младшая сестрёнка кормила кошку, больше похожую на ушастую фретку, кусочком мяса. Тётки, босые, в вышитых хегондах и платках на головах, шумно обсуждали новости у родника, ухали и хохотали.
Они жили бедно, уютно и просто.
Меня трясло от яркости и достоверности образов и чувств. Память далонга текла сквозь меня — и это было самое сильное, что вообще было в моей жизни. И самое ценное.
Я был у Динки на подхвате — и дорисовывал осторожными мазками её эпическое полотно.
В городе — он же крохотная страна — был царь. У царя был огромный дворец — больше каменной хижины Динкиной родни раза в три, украшенный деревянными и даже каменными статуями, с библиотекой на глиняных табличках. При дворце были амбары, куда жители города приносили дань: зелёное зерно, муку из местного злака, похожего на просо, сушёные плоды и вяленое мясо. Дань шла на еду для воинов — и про запас, на случай голода.