Ваня, чьи день и вечер прошли под звездой бесконечных серпантинов, устало потер лицо и пробормотал:
- Я б лучше спать.
Но, кроме меня, его никто не услышал.
В апартаментах над таверной, помимо нас, остановилась компания трекеров, судя по частоколу из остроконечных палок в холле.
Номера были чистые, убранство - аскетичное: кровать, тумба поменьше и тумба побольше, для одежды. Пространство душа в крохотном санузле было отделено лишь тонкой занавеской, посему окошко в душевой не закрывалось, иначе бы влага на полу не высыхала. В отеле «У самого моря» ванная комната тоже не радовала роскошью, но все же пара метров вокруг душевого слива была огорожена низким бордюром и сдвигающимися дверцами.
Побросав рюкзаки на кровати, мы спустились в чад и веселье.
К нижней террасе от нашей веранды сбегала лестница. Обе таверны принадлежали родственникам и сегодня составляли единое целое. У спинок стульев трепыхались привязанные белые шары. Во главе одного из столов на нашей, верхней, веранде сидели музыканты в черных национальных одеждах. Двое опирали о колени критские лиры, третий играл на длинношеей, с загнутым грифом прянозвучной лютне. Певец то понижал тон голоса, то тянул верхнюю ноту, и отзвуки мантинад, подхваченные микрофоном, как дымок улетали во тьму над морем. Там и сям - в тавернах, на лестницах, на пляже - смеялись, то и дело затягивая песню, компании разогретых ракией мужчин. Редко у кого из них в одежде встречалось хотя бы два цвета: брюки, сапоги-стиваньи, рубашки, жилеты - все было черное. Под стать сарики на головах. Пожилые носили их на манер шапочки с бахромой по краям, молодые скручивали, повязывая лентой. Их наряды были разбавлены достаточно фривольными, учитывая повод, открытыми платьями девушек и оголенными торсами некоторых мужчин. Запрокидывая подбородок, раскинув руки, кто-нибудь из них вдруг проходился в танце, в котором основной узор вычерчивал перекрест ног, туловище при этом оставалось неподвижным.
Полукружьем вдоль моря светились огни других таверн. Иной раз кто-нибудь с поднятым бокалом спускался из них на пляж, тогда его обнимали и вели в светящееся чрево веранд.
Крестины проходили сегодня днем в местной церкви, как пояснила Маша, вынырнувшая из оживленной группы молодежи. А на празднике собрались родня и знакомые. По моим прикидкам, не менее ста человек. Время для крестин выбрали исходя из двух свойств октября: теплой погоды и небольшого количества туристов. В середине осени здесь почти все свои, из каких бы стран они при этом ни были, и к невозможности уснуть в такую ночь отнесутся с пониманием.
Распоряжалась праздником полная женщина с громким голосом.
- Афина, - показала на нее Маша, - хозяйка апартов и таверны. Мы с ней немного знакомы. Это у ее сына Константиноса крестины. Вон, кстати, и он, - кивнула она на черноглазого парнишку лет трех, одетого на манер взрослых: высокие сапоги, жилетка, с той лишь разницей, что рубашка под ней и сарики на голове у виновника торжества были белыми.
- Нехорошо получилось, мы без подарка! - огорчилась я.
- Ваш подарок уже заложен в счет за комнаты, который выше обычного, поскольку включает угощение, - усмехнулась Маша. - Да и вообще, здесь туристов немного даже летом, ну по сравнению с северным побережьем. В основном приезжают сами же критяне, из Ираклиона, на выходные, да иногда трекеры, вроде этих. - Она мотнула подбородком на уже изрядно захмелевшую группу пожилых походников.
Один из них, обнимавший за плечи подругу, вытянул на соседний стул ноги в высоких горных ботинках.
- Голландцы, наши соседи по отелю.
Мы с Иваном улучили момент, когда Афина, уперев руки в толстые бока, окидывала торжество хозяйским взглядом. Подошли, представились, пожелали маленькому Константиносу долгих лет. Кивнув, она тут же закричала девушке, смеющейся в группке молодежи подле певцов:
- Анна, принеси еще две тарелки и барашка! Эла, эла![26]
Маша увела и усадила нас рядом с собой.
Перед каждым гостем стояли вазочки с медом и стаканы. Посередине стола - кувшины с вином, миски с пестрым хорьятики-салатом и озерцами дзадзыки - божественным союзом йогурта с тертыми чесноком и огурцами.
К Ивану подошел батюшка. Представился отцом Захарием:
- Скорблю об иеромонахе Тимофее, почившем о Господе. Радуюсь видеть его племянника с друзьями средь нас!
Иван встал и склонил голову.
В компании мужчин, сидящих напротив, я увидела Георгиса. В черной рубахе с закатанными рукавами. Сарики, скрученное жгутом, обхватывало лоб и затылок. Шло оно ему невероятно. Поймав мой взгляд, он кивнул, продолжая слушать, что говорит ему усатый дед. Вскоре к их группе присоединился и отец Захарий.