Длинная непечатная фраза на русском заставила обоих мужчин уставиться на меня. Одного - в зеркало, другого - в глаза, когда я обернулась к нему. Перейдя на греческий, спросила:
- Ты никогда не ждал, да? И у тебя потом никогда не лезли волосы? Ты просто счастливый идиот. Идиот, потому что не понимаешь. Счастливый, потому что у тебя такая мать!
Дядька, кажется, не решался возражать. Георгис смотрел на меня в зеркало.
- На дорогу смотрите, - важно кивнула я.
Он беззвучно засмеялся. Не желая портить воспитательный момент для пассажира на заднем сиденье, я уставилась в окно, но губы, конечно, предательски разъезжались.
Приехав в Хору, мы сдали бузотера на руки Катерине, готовившей столы на набережной. До начала праздника оставался час.
Припарковавшись возле дома, Георгис спросил:
- Так что вы ему там сказали?
- Вам не понравится...
- Повторите!
Я повторила.
- Звучит, - кивнул Георгис.
- Вы ж не поняли ни черта! - сказала я уже по-гречески.
Он снова засмеялся, глядя на меня.
Улыбаясь, спросила:
- Сможете раздобыть мне фен?
Он кивнул.
Когда я вышла из душа, фен лежал у двери в комнату.
Что ж, подобьем активы. У меня нет подарка для Лукаса. Но у меня есть синее платье. Оно относилось к разряду идеальных макси - по щиколотку, то есть длинное, но не волочащееся по земле. И похоже на греческую тунику: разлетающееся от ветра, спадающее потом по бедрам. На талии перехватывалось витым поясом.
И были босоножки.
С помощью фена и расчески получилось волнистое облако волос. Ни браслета, ни других украшений у меня не было. В косметичке только зеркало и тушь для ресниц. Пусть. Ярко-синее платье плюс загар. Белые волосы, темные ресницы - достаточно.
Я вышла на лестницу. В открытую дверь было видно Георгиса. Поджидая меня, он сидел на краю стола в беседке.
Так. Белая рубашка с закатанными рукавами. Верхние пуговицы расстегнуты. Голову перехватывает знакомое сарики.
Мне надо подышать.
«Вера, - строго сказала я себе, - ты здесь, чтобы помочь Ивану. Все остальное - пустое».
И спустилась.
Сладко-сладко пахнет земля! Наверное, критским душистым табаком.
Георгис повернул голову, и я привычно опустила глаза. Да что же это такое!
- Добрый вечер, - поздоровалась с его коленкой.
В ответ было молчание. Он смотрел на меня.
«Прекрати! - приказала я себе. - Ты - человек, выставлявшийся в дружеском коллективе Союза художников Москвы и год проживший в двушке со свекровью, заведующей детсадом. Чего тебе на этом свете бояться?»
Сжав вытянутые вдоль тела руки в кулаки, сказала:
- Отлично выглядите. Не забыли подарок?
Безрезультатно.
Присела на край стола рядом с ним. Оглядев небо, мы одновременно повернули головы. Никогда так близко ему в глаза я не смотрела. Его рубашка пахла свежестью. И был еще один запах - трудноуловимый, его тела. Из расстегнутого ворота. Нельзя на этом концентрироваться, нельзя!
- Мария говорит... Говорит, это смилакс. Пахнет. Лиана такая. А я думаю, табак. Душистый. Мария - это мой друг. А не та, которую вы бы оставили вместо меня.
Облизнув пересохшие губы, я опустила голову. Тишина стояла жуткая. Хоть бы одна цикада заголосила!
Взяв лежащий на столе сверток, Георгис показал его мне. Нож для Лукаса, обернутый в бумагу.
- Хорошо, - кивнула я. И сама не поняла, что «хорошо»: обертка или что подарок не забыт.
Георгис встал. Подождал, когда поднимусь я, и, не глядя друг на друга, мы пошли по улице вниз. Там светились фонари и слышался смех.
На набережной я оглохла, ослепла. И растерялась.
К нам шагнул гигантский именинник, протягивая два бокала вина:
- Вчера я говорил - статуэтка. Сегодня я говорю - богиня!
Место Лукаса было во главе длинного стола, что стоял вдоль парапета. По правую руку сидела Катерина, по левую - Георгис.
Рядом с ним - я. За столом было шумно и весело. Давешний задира из Агиоса Иоанниса в окружении двух дев, кажется, забыл обо всем.
Когда Лукас заговорил со мной о Москве, Георгис отпил вина, опустил взгляд на мои губы и медленно поднял его к глазам.
В горле пересохло, но я машинально продолжила рассказ про превратности получения шенгенской визы подданными Российской Федерации. Хорошо, что текст я знала почти наизусть - привыкла писать то же самое на форуме.
Ни за что на свете я на тебя не взгляну. «Слишком нежная». Надо же. Хоть обсмотрись теперь, окаянный. В жизни не посмотрю!
И, резко повернув голову, уставилась в самую сердцевину темнеющих глаз.
Господи, когда это случилось? Всего несколько дней назад все было по-другому. Или нет? Как там сказано в письме: «Любить - это значит не помнить, как дышал иначе».