Огорошенный и ошарашенный, я оказался на ступенях у трона Идо. По левую его кисть сидела удивленная Санари — еще не его майко Мадавэ, дивная, как лепесток лотоса. Четвертым, в просторных палатах Идо – Канари1, был надменный глашатай Тензо. Прервав его речь, своим чудесным появлением, и чуть не сбив худого, как хворостинка сановника, в облаке летящих по ветру тканей и духов, я заслуживал ответного толчка. Но, состроив на лице одну из скучнейших гримас, Тензо повторился:
— Засим, Император Северных Островов, великий объединитель — Того Цинь, прибывший в провинцию Ано, префектуры Ханко с целью знакомства со своими землями, требует у одарэ2 Идо выдачи шута из дома Казари, после того, как он пройдет обучение премудростям дворцовой жизни в Кана – санго3. Ответственным за обучение назначить господина Тензо. Воля моя такова!
Крикливый слуга правящего клана, по — видимому, еще не читавший отданного ему в руки приказа, пока не понял подвоха. Но теплые лучики света, исходящие из глаз приближенной дамы одарэ, высоко оценившей шутку императора, едва не заставили меня самого покатиться от смеха.
Остроумие правителя было дальновидным, но таким же долгим был срок обучения у Тензо, который совершенно не скупился на слова и удары.
Получив меня в ученики, глашатай со рвением начал разрабатывать свой голос. Особенно ему удавались гневные отповеди. Начиная с утра и до ночи, вычурно растягивая слова, мой ненавистный ментор пел, громче чем обычно:
— Не роди-и-лось еще той ослицы, что-о-о, посчитав тебя своим сы-ы-ном, накормила бы тебя молоко-о-ом! Или того хуже:
— Твою-ю вонь не вытравить ни одним из благовоний Ксан и Ланхаи-и, хотя обе эти мудрые же-нщины и два их божества знают толк в обольщении даже свиней и дураков!
Когда слов для оскорблений и выпячивания себя уже не хватало, в ход шли кулаки и палки. Кулаками он работал один, а вот солдатскую муштру палкой доверил сыну. Этот маленький стервец бил меня по коленям и щиколоткам, когда я стоял, выпрямив одну ногу и подогнув другую, так сильно, что сшитые утром из березового лыка и нитей из рыбьих пузырей просторные сандалии, к вечеру уже были малы, из-за нестерпимо-зудящих мозолей и багровых отеков. Пару раз я хотел осадить юнца, но тут же появлялся его папочка, и мучения продолжались вновь.
По ночам, избавляясь от нанесенных днем увечий отварами лимона и мяты, что приносили сердобольные служанки Санари, я при свете едва горящей лучины начал подмечать, как темнеет над сердцем пятая точка.
Гордый бес Тензо, в брезгливости своей не занявший места в моем сердце, по — моему разумению, докучал мне сильнее остальных.
Но при дворе Идо значилась еще одна сладкая парочка. Изящный иностранец Уилл, с роскошной шевелюрой остриженных по моде европейцев, русых волос и в неизменно дорогом костюме, собранном по видению мастеровых востока: яркий и фальшивый, как бабочка, приколотая к савану умершего, по наущению Тензо, занялся моим гардеробом.
Его умягченные кремами руки были слишком нежны, когда он прикасался ко мне, в попытках обмерять обросшую жирком талию или глубину исподнего белья, хотя, всюду, где он ходил и где охая от удовольствия и прыская от смеха, разбегались по углам молоденькие служанки, разливалась дикая смесь ароматов крыжовника и гиацинта, его сомнительных духов, выделяющих любвеобильную натуру.
В конце — концов, устав от моего недружелюбия и пыхкая тоненькой трубочкой, застрявшей в зубах, Уилл скинул на мои руки десяток рулонов дорогой и рябящей в глазах от обилия расцветок ткани, так что я принял облик нарядного попугая, и отправил меня к своей возлюбленной Санне, швее и рыжей лисице, о которой говорили Хьяо и Ляо.
Странно, но когда я уходил от Уилла, дымок его трубки, надолго повиснув в воздухе, загустел и в этом густом тумане начали наливаться объемом линии сплетающихся тел: моего и Санари. Грациозную линию плеч девушки почти не скрывали полы распахнутого кимоно и кхм… Обретший полное сродство с реальностью, морок растаял от малейшего дуновения ветерка.
Всю следующую ночь я не спал, ибо тугая сила, беспокоящая низ живота, поднималась все выше и разливалась сильнее от мыслей о мимолетном счастье в дыму Уилла.
На следующее утро еще одной печатью было заклеймено мое тело. Она располагалась ниже — на белой линии живота и разделяла тело на двое. Но уже шесть бесов имели право входа в мой все еще хлипкий стан.
Седьмою стала Санна.
Рыжекудрая красавица, с объемами сверху и снизу, которые не скрывал лаконичный крой изумрудно-зеленого кимоно, в серьгах и кольцах с крупными рубинами и сапфирами, схватила рулоны, принесенные мной, с жадностью, не похожей на жадность обычной женщины. Прикладывая не оформленные еще отрезы ткани к своему выдающемуся телу то так, то эдак и мурлыкая, про себя, какой-то полузнакомый мотивчик Санна не забывала быстро работать ножницами и резаком для полотна. На слегка несвоевременный вопрос, когда же ждать готовое одеяния, она неопределенно мотнула головой, уже полностью поглощенная сочетанием цветов и фактур.