— Ну что ж, — вздохнул он, — вы юрист, вам виднее. Что же мне делать?
Собеседник обнажил в улыбке лошадиные зубы.
— Ну, прежде всего избегайте любых домашних ссор. Нужно добиться, чтобы ваша жена подписала бумагу о согласии на развод и отказе от каких-либо материальных претензий к семье Имаи. Поэтому не раздражайте ее лишний раз. Ну и конечно, без расходов тут не обойдется. Лучше единовременная выплата, чем ежемесячное содержание. В конечном счете выйдет дешевле, к тому же новым женам не слишком нравится, когда мужья регулярно подкармливают своих бывших. — Фукусава подмигнул и достал сигарету. — Какую сумму вы могли бы себе позволить?
Хидео со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы, как делают японские мужчины, когда они чем-то озадачены.
— Мне нужно обсудить это с дядей, он возглавляет семейный бизнес. Я не знаю точно, что мне причитается после смерти отца.
— Приятного тут, конечно, мало, — понимающе кивнул адвокат. — К счастью, у вас нет детей; тем не менее вашей жене трудно будет устроиться на работу.
Некоторое время мужчины молча пускали клубы дыма.
— Да, раньше все было проще: в монастырь ее, и дело с концом, — продолжал человек с лошадиной улыбкой и сам засмеялся своей шутке. Хидео лишь нахмурился. Лицо поверенного посерьезнело, он доверительно подался вперед. — Самое лучшее, Имаи-сан, уговорить вашу жену согласиться на развод. Вы сразу решите все проблемы. Иначе предстоят большие и длительные хлопоты.
— Хотелось бы знать, насколько большие и насколько длительные, — буркнул Хидео.
Фукусава задумчиво покачал головой. Теперь настал его черед втянуть воздух сквозь зубы.
— С тех пор как женщинам разрешили заседать в суде, выигрывать процессы стало очень сложно. Им не очень-то по вкусу, когда мужчины разводятся с женами ради любовниц, а даже одного члена коллегии судей вполне достаточно, чтобы прижать вас к стене. — Он снова со свистом втянул воздух. — Сами понимаете, дело деликатное.
— Да, конечно, — кивнул Хидео, поднимаясь со стула.
Мужчины потушили сигареты каждый в своей пепельнице. Поверенный тоже встал, чтобы проводить посетителя. Он был почти на голову ниже Хидео. Раскланявшись, они расстались. Когда дверь закрылась, молодой человек вполголоса выругался. Адвокат должен сам решать все вопросы, а не перекладывать их на клиента. Убедить жену подписать согласие на развод! Да как к ней теперь подступиться? Она знает о Фумико, хотя еще неизвестно, насколько много. С другой стороны, он сам скорее сумеет ее задобрить, чем тупой адвокатишка.
— Черт! — в сердцах сплюнул Хидео, снова и снова нажимая на кнопку лифта, который застрял где-то наверху. — Здесь вообще что-нибудь работает? Черт!
14
Прихожанки, подвязав цветными шнурами длинные рукава кимоно, убирали со столов остатки угощения. Из кухни слышались смех и звяканье посуды. Кэйко с дочерью приводили в порядок алтарь, который должен был обрести прежний вид, как при жизни деда. Посмертная табличка и фотография покойного присоединились к принадлежавшим его жене, сыновьям и родителям в черном с золотом лаковом ларце, который стоял в отдельном помещении на восемь татами по соседству с главным залом.
С наступлением вечера жизнь в храме замерла. Напряжение, пронизывавшее воздух во время траурных семи недель, начало спадать. Нечто неосязаемое, словно легкое дуновение ветерка без звука и запаха, проникало из комнаты в комнату, давая отдохновение душам людей, наполняя их сознанием того, что человек, живший в этих стенах так много лет, упокоился с миром.
Мисако сидела в одиночестве перед поминальным ларцом и изучала надписи на табличке. «Шаку Тикен», — медленно выговорила она буддийское имя деда. Это означало мудрость, воплощение и откровение. Она вздохнула. Теперь все в руках преемника. У деда не осталось живых сыновей, но Тэйсин-сан был предан ему, как родной. Кроме того, есть дочь, которая характером поспорит с любым мужчиной.
«И внучка», — прозвучал внутренний голос.
И в самом деле, почему ей никогда прежде не приходило в голову, что она тоже несет ответственность за род Танака? Внучка, единственная продолжательница кровной линии. Мисако улыбнулась, вспомнив о том, что дед хотел выдать ее за священника. Как наивно с его стороны, она бы ни за что не согласилась. Такая преданность семье ушла вместе с эпохой Мэйдзи, девушки нового поколения все как одна хотели выйти замуж по любви и венчаться в европейской церкви в белом свадебном платье, как Элизабет Тэйлор в «Отце невесты». Какими мелкими и эгоистичными казались теперь все эти мечты! Брак по любви с состоятельным красавцем принес ей одно несчастье. Любящий муж, дети, уютный семейный очаг — все оказалось пустыми грезами… Склонив голову перед семейной гробницей, Мисако лила безмолвные слезы, не замечая, как подступавшая ночь высасывает из комнаты последние остатки света.
*Доктор Итимура заехал в храм, чтобы проверить состояние больного. Мисако ждала его в компании монаха из Камакуры, грея руки над глиняной хибати. Решившись, она рассказала о своем ночном кошмаре, о том, как летела над застывшими ночными улицами, об алтаре и догоревших свечах, о призраке и спящем Тэйсине. Кэнсё слушал как завороженный, потом озадаченно покачал головой.
— Понятия не имею, что это может значить, — честно признался он. — Сны бывает очень сложно распутать. Удивительно, вы рассказываете так, будто присутствовали на самом деле.
— Все и было как наяву, — кивнула Мисако. — А если вспомнить про кимоно… Могу поклясться, оно и в самом деле пропахло дымом — так, будто я провела в храме не один час! Мне не почудилось, я ведь уже проснулась.
— Кимоно выстирано? — вдруг оживился монах.
Мисако в волнении поднесла руку ко рту.
— Я бросила его в корзину с грязным бельем. Прачка приходит дважды в неделю. Не знаю, может, уже и забрала.
*Тэйсин взглянул на бумажный пакетик с порошком и кивнул.
— Хорошо, я выпью перед сном.
— Нет, примите сейчас, — возразил доктор Итимура. — Я принесу воды, а вы пока разложите постель. Я решительно настаиваю, чтобы вы как следует выспались, и не уйду отсюда, пока вы не уляжетесь. Завтра я договорюсь в городской больнице, чтобы вам провели всестороннее обследование.
— У меня столько важных дел… — запротестовал священник.
— Нет ничего важнее здоровья, — отрезал доктор. — Не желаю слушать никаких отговорок. Или вы предпочитаете, чтобы моя жена с вами поговорила?
Последний аргумент подействовал лучше всего.
— Хорошо, день уже почти кончился, — вздохнул толстяк. — Пожалуй, можно и поспать.
— Вот и замечательно, Тэйсин-сан, — улыбнулся доктор. — Завтра вы непременно почувствуете себя лучше и прямо с утра займетесь делами.
*Кэнсё озабоченно потер руки над жаровней.
— Должно же быть какое-то объяснение… — Он задумался. — Если кимоно еще в корзине, проверьте его. Может быть, запах вам все-таки почудился.
— Тэйсин-сан прошлой ночью тоже видел что-то странное, — нахмурилась Мисако. — Он рассказывал мне после похорон. Говорит, проснулся совершенно разбитый. Кстати, вы заметили, как он изменился сегодня?
— Он всю ночь провел в главном зале у алтаря. Там кому угодно привиделось бы странное, особенно после такого потрясения.
Мисако еще больше помрачнела.
— Значит, вы считаете, что я преувеличиваю?
Кэнсё с радостью предложил бы какое-нибудь объяснение, чтобы успокоить ее, но и в самом деле ничего не понимал. Он вздохнул.
— Могу лишь повторить, что я всего лишь любитель и мало разбираюсь в подобных вещах. Мне приходилось, конечно, читать о бестелесных перемещениях, но…
— Бестелесных? — удивленно переспросила Мисако. — Это как?
— Ну, то есть когда душа покидает тело и путешествует по разным местам, — объяснил монах. — По-моему, у вас как раз такой случай.
— Неужели это возможно?
— Некоторые верят, — Кэнсё пожал плечами, — но мне, честно говоря, такая идея кажется слишком невероятной. — Достав из рукава салфетку, он вытер лоб. — Скорее можно предположить, что вы невольно уловили вибрации, которые излучал Тэйсин-сан, когда боролся со сном. Вы спали, но ваша антенна была настроена на храм, отсюда и сон.
— Но как же запах? — Мисако никак не могла успокоиться. — Ведь я его чувствовала, честное слово!
Монах прикрыл глаза рукой, погрузившись в размышления.
— Даже если ваша энергия или душа, как ни называй, летала прошлой ночью к алтарю, то тело ведь все равно оставалось в постели, и кимоно вместе с ним. Откуда тогда запах?
Мисако подавленно кивнула, всматриваясь в горящие угольки.
— А сны могут передаваться от одного человека к другому? Например, вчера я видела, как тень дедушки входит в тело его преемника, а сегодня Тэйсин-сан сказал, что во сне переживал эпизоды из прошлого, и не только своего.
— А какие именно эпизоды? — заинтересовался монах.
— Там было все перепутано, но в один из моментов он был мальчиком, которого отец учил писать кистью иероглифы. В детстве его ничему подобному не учили, потому что никто не умел, а дедушка как раз занимался каллиграфией со своим отцом.
Кэнсё снова надолго задумался.
— А вы не заметили, Тэйсин-сан, случайно, не стал походить в чем-нибудь на дедушку? Ну, там, жесты, слова и так далее.
Мисако вздрогнула.
— Нет, ничего не заметила. На дедушку он был совсем не похож, но и на себя тоже. Выглядел очень подавленным, и коробка печенья, которую я привезла ему из Токио, так и стоит на полке нераспечатанная. Еще недавно он уплел бы ее за день.
— Бедный Тэйсин-сан слишком многое пережил за последнее время, так что его подавленность и потеря аппетита не должны вас удивлять.
— Да, верно, — вздохнула она.
Кэнсё печально покачал головой.
— Лучше нам оставить все это в прошлом и вернуться к обычной жизни. У каждого из нас свои проблемы. Завтра мне надо уезжать.
— А мне послезавтра, — кивнула Мисако, — и проблем действительно хватает, но я все равно никогда не забуду, как умер дедушка. Он желал, чтобы прах той девушки вернулся к ее предкам, а я его подвела.
Монах ощутил прилив нежности. Ему захотелось, чтобы они вновь оказались у дверей кухни и он мог ее обнять.
— Время лечит. Через месяц-другой вы почувствуете себя лучше. Урна с прахом стоит в комнате за алтарем, вдали от глаз. Скоро все забудется.
В коридоре послышался голос доктора. Мисако и Кэнсё долго смотрели в глаза друг другу, ощущая, как их мысли и чувства сливаются воедино.
У ворот храма, обменявшись вежливыми поклонами и обещаниями писать, они расстались. Проводив взглядом машину, Кэнсё вернулся через кухонное крыльцо, задержавшись на ступеньках. Здесь она положила голову ему на плечо…
Сняв с крючка черный непромокаемый плащ, он вышел под дождь.
Ветви сухие. Песнь оборвал соловей. Жизни движенье.Стихи доставляли высокому монаху немалое удовольствие. Никто и не подозревал, что он сам пишет, даже коллеги из храма в Камакуре. Считая свои сочинения бездарными и слишком личными, Кэнсё никому их не показывал. Правил стихосложения он не придерживался, это были просто слова, которые приходили к нему в тихие часы уединения, отражая движение глубоко запрятанных чувств.
У него сложилась привычка записывать стихи на клочках тонкой рисовой бумаги. Перечитав новые строки несколько раз, он прятал бумажку и долго носил с собой, пока не придумывал какой-нибудь символический способ расстаться с ней. Раз или два Кэнсё даже проглатывал свои стихи.
Иногда клочки бумаги превращались в стилизованных птичек, которых он запускал откуда-нибудь с высоты, в кораблики или рыбок, уплывавших вдаль по ручейку или реке. Однако чаще всего он привязывал их к ветке дерева в уединенных местах, где заглянуть в написанные строки мог лишь ветер.
В ту ночь он написал стихотворение в тиши храма, представляя себя бесплодной высохшей веткой, а Мисако сравнивая с соловьем, который изысканной песней наполнил новым смыслом его жизнь. Потом, убрав кисти и тушь, выключил настольную лампу и сел, прислонившись к стене, слишком взволнованный, чтобы медитировать или читать сутры. Вытянул длинные ноги на татами и предался приятным мыслям о Мисако.
Милая, милая… Словно молясь, Кэнсё сложил ладони вместе, зажав между ними листок со стихами. С момента того первого звонка от старого настоятеля произошло столько печальных событий, Мисако испытала столько боли, и не только из-за смерти деда. Она сама рассказала тогда в поезде о своих семейных неприятностях. Неужели, думал Кэнсё, лишь ему одному дано было испытать счастье в эти ужасные дни? Мисако, милая Мисако…
Он слишком устал, чтобы судить себя, стараться быть смелым и благородным. Пусть все будет как есть. Закрыв глаза, он вновь вызвал в памяти ее взгляд, и те божественные моменты, когда его руки касались ее руки, ее тела. О прекрасная!
В храме все спали, воздух был пропитан тишиной, лишь дождь глухо барабанил по крыше. Странный неуклюжий человек, совсем не похожий на монаха, сидел неподвижно, как статуя, среди темных неприветливых стен, испытывая невероятное счастье. Данный в далеком прошлом обет никогда не желать женщину оказался всего лишь одной из жизненных вех, смытых и затерявшихся в бурном потоке. Оставалось только плыть по течению и наслаждаться божественным ощущением жизни, пока вода не утащит на дно. Кэнсё засунул руку поглубже под кимоно и прижал бумажку со стихами к горячему телу.
«Мисако-сан!» — шептал он снова и снова, отдаваясь потоку жизни, чувствуя себя мужчиной.