— Нет, нет, — отвечал Асмодей, — то юный кастилец, разыгрывающий влюбленного; он хочет из чистой любезности, по примеру любовников античного мира, провести ночь у дверей своего кумира. Время от времени он бренчит на гитаре, распевая романсы собственного сочинения, а его богиня лежит на втором этаже и, слушая его, вздыхает о его сопернике. — Перейдем теперь к этому новому зданию с двумя отдельными квартирами: в одной живет хозяин, вон тот старый господин, который то ходит по комнате, то бросается в кресло.
— Я полагаю, — сказал Самбульо, — что он обдумывает какое-нибудь важное решение. Кто он такой? Судя по богатству его дома, это, должно быть, вельможа первого ранга.
— Нет, — отвечал бес, — он всего-навсего казначей, но всю жизнь занимал выгодные должности; у него четырехмиллионное состояние. Способы, какими он нажил это состояние, тревожат его, а теперь ему скоро придется отдавать отчет в своих поступках на том свете; вот его и обуяла тревога; он мечтает построить монастырь и надеется, что после столь доброго дела совесть его успокоится. Он уже исхлопотал разрешение основать монастырь, но он хочет, чтобы в эту обитель принимали только целомудренных, воздержанных и смиренных монахов. Так что набрать их будет довольно затруднительно. — Вторую квартиру занимает красивая дама; она только что приняла ванну из молока и легла в постель. Эта обольстительная особа — вдова кавалера ордена Сантьяго{20}, который оставил ей в наследство одно только доброе имя; но, к счастью, у нее есть два друга, два советника при кастильском короле, и они сообща несут расходы по ее дому.
— Ой-ой, — воскликнул студент, — я слышу крики и стоны! Не случилось ли какого несчастья?
— Вот в чем дело, — сказал дух, — два молодых кабальеро играли в карты в том притоне, где вы видите так много зажженных ламп и свечей. Они повздорили из-за какого-то хода, схватились за шпаги и смертельно ранили друг друга. Тот, что постарше, женат, а младший — единственный сын. Оба при последнем издыхании. Жена одного и отец другого, извещенные об этом печальном событии, только что прибыли и оглашают криками весь околоток. «Несчастное дитя, — говорит отец, обращаясь к сыну, который его уже не слышит, — сколько раз я убеждал тебя бросить игру, сколько раз я тебе предсказывал, что ты поплатишься за нее жизнью! Не по моей вине ты погибаешь такой жалкой смертью». Жена тоже в отчаянии. Хотя ее супруг проиграл все приданое, распродал все ее драгоценности и даже платья, она тем не менее неутешна. Она проклинает того, кто их выдумал, проклинает игорный дом и тех, кто его посещает.
— Я очень жалею людей, одержимых страстью к игре, — сказал дон Клеофас, — они часто оказываются в ужасном положении. Слава Богу, я не заражен этим пороком.
— У вас зато есть другой, который ему не уступит, — возразил бес. — Разве, по-вашему, благоразумнее любить куртизанок, и разве сегодня вечером вы не подвергались риску быть убитым какими-то головорезами? Я восхищаюсь господами людьми: собственные пороки им кажутся пустяком, а пороки других они рассматривают в микроскоп. — Я покажу вам еще и другие печальные картины, — прибавил он. — В доме, в двух шагах от игорного притона, вы видите грузного человека, распростертого на постели: это несчастный каноник, недавно разбитый параличом. Его племянник и внучка оставили его одного и не думают о том, как бы оказать ему помощь. Они отбирают лучшие его вещи, чтобы отнести к укрывателям; после этого они смогут спокойно поплакать и погоревать, — Видите: неподалеку отсюда хоронят двух покойников? Это братья: они страдали одной и той же болезнью, но лечились различно. Один слепо доверял своему врачу, другой предоставил все природе; оба умерли: один — оттого, что принимал все прописанные ему лекарства, а другой — потому, что не хотел ничего принимать.
— Однако как же быть? — сказал Леандро. — Что же делать в конце концов несчастному больному?
— Тут уж я ничего не могу вам сказать, — отвечал бес. — Я знаю, что есть хорошие лекарства, но не уверен, что имеются хорошие врачи. Оставим это зрелище, — продолжал он, — я могу вам показать и кое-что повеселее. Слышите кошачий концерт? Молодящаяся шестидесятилетняя женщина обвенчалась сегодня утром с семнадцатилетним юношей. Со всего околотка собрались насмешники, чтобы отпраздновать эту свадьбу шумным концертом на сковородах, котлах и кастрюлях.
— Вы мне сказали, — перебил его студент, — что это вы устраиваете забавные браки; однако в этом вы, кажется, не принимали участия?
— Да, не принимал, — подтвердил Хромой, — я не имел возможности сделать это, потому что сидел в бутылке, но если бы я и был свободен, я б в такое дело не вмешался. Это женщина строгого поведения; она вторично вышла замуж, чтобы без зазрения совести пользоваться наслаждениями, которые ей любы. Я подобных браков не устраиваю; мне доставляет больше удовольствие тревожить совесть, чем успокаивать ее.
— Сквозь трескотню этой шуточной серенады мне слышится еще какой-то другой шум, — сказал Самбульо.
— То, что вы слышите сквозь эту какофонию, — отвечал Хромой, — доносится из трактира, где толстый фламандский капитан, французский певец и немецкий гвардеец поют трио. Они сидят за столом с восьми часов утра, и каждый из них воображает, что честь его нации требует, чтобы он напоил двух остальных. Взгляните на тот уединенный дом, напротив дома каноника: вы там увидите трех прославленных галисиек, которые кутят в компании трех придворных.
— Ах, как они хороши собою! — воскликнул дон Клеофас. — Что ж удивительного, что вельможи ухаживают за ними. Как они льнут к своим кавалерам! Они, верно, страстно в них влюблены!
— До чего же вы молоды! — возразил бес. — Вы не знаете этой породы женщин; их сердца еще более лицемерны, нежели их лица. Как бы они ни усердствовали в изъявлении любви, у них нет ни малейшей привязанности к этим господам. Каждая приберегает себе одного из них, чтобы заручиться его покровительством, а у двух других старается выманить деньги. Так поступают все кокетки. Как бы мужчины на них ни разорялись, любви они не добьются; напротив, со всяким, кто только платит за них, дамы эти обращаются, как с мужем. Я установил это правило во всех любовных интригах. Однако предоставим этим вельможам наслаждаться удовольствиями, которые так дорого им обходятся, между тем как слуги ожидают их на улице, утешая себя сладкой надеждой получить все эти удовольствия даром.
— Пожалуйста, объясните мне другую картину, которая у меня перед глазами, — перебил его Леандро-Перес. — В большом доме слева все до сих пор еще на ногах. Что это значит? Одни хохочут во все горло, другие танцуют. Там, верно, какое-нибудь празднество?
— Свадьба; вот слуги и радуются, а еще три дня тому назад все в этом особняке были в большом горе, — сказал Хромой. — Мне хочется рассказать вам эту историю: она, правда, длинновата, но надеюсь, она вам не наскучит.
И он начал следующий рассказ.
ГЛАВА IV
Граф де Бельфлор, один из знатнейших вельмож, был до безумия влюблен в молодую Леонору де Сеспедес. Жениться на ней он не намеревался: дочь простого дворянина была, по его мнению, неподходящей для него партией. Он хотел только стать ее любовником.
С этой целью он всюду преследовал ее и не упускал случая взглядами выразить ей свою страсть, но ему не удавалось ни поговорить с ней, ни написать ей, потому что она находилась под неусыпным наблюдением строгой и бдительной дуэньи по имени Марсела. Граф де Бельфлор приходил в отчаяние; препятствия еще больше разжигали его желания, и он только и думал, как бы обмануть Аргуса, оберегавшего его Ио{21}.