С этими словами она опять накинула мантилью, которую только что сняла, и отправилась к Чичоне.
Граф находился еще там; он был в отчаянии от неудачи своей проделки. Другой на его месте отказался бы от своего намерения, но он не унимался. Среди многих хороших качеств у графа было одно мало похвальное: он не признавал никакой узды в волокитстве. Когда он бывал влюблен, то уже чересчур страстно добивался благосклонности своей дамы; будучи по природе порядочным человеком, он тем не менее мог в подобных случаях нарушить самые священные права, лишь бы добиться исполнения своих желаний. Он пришел к выводу, что без помощи Марселы не достигнет поставленной цели, и решил ничего не жалеть для того, чтобы привлечь ее на свою сторону. Он рассудил, что дуэнья, при всей кажущейся строгости, не устоит против более крупного подарка, и не ошибся. Если воспитательницы остаются верными долгу, значит любовники недостаточно богаты или недостаточно щедры.
Когда Марсела пришла к Чичоне и увидела трех человек, на которых была так зла, уж и дала же она волю своему языку! Она осыпала бранью графа и Чичону и швырнула лакею полученные от него деньги. Граф терпеливо переждал грозу, затем, опустившись на колени перед дуэньей, чтобы придать сцене больше трогательности, стал умолять ее взять назад брошенные деньги и предложил ей прибавку в тысячу пистолей, заклиная ее сжалиться над ним. Никто еще так убедительно не молил ее о сочувствии, поэтому она уступила. Дуэнья перестала браниться и, сопоставив предложенную сумму с тем жалким вознаграждением, какое давал ей дон Луис де Сеспедес, нашла, что выгоднее совратить Леонору с пути истинного, чем стараться удержать ее. Поэтому, поломавшись немного, она взяла обратно кошелек, приняла предложенную графом тысячу пистолей и, пообещав помочь ему в его любовных делах, ушла, чтобы тотчас же приняться за исполнение обещанного.
Зная Леонору за девушку добродетельную, она и виду не подала, что сговорилась с графом, опасаясь, как бы та не уведомила об этом своего отца, дона Луиса. Ей хотелось совратить девушку как можно искуснее, и вот что она сказала ей, вернувшись:
— Леонора, мое возмущенное сердце удовлетворено. Я застала этих трех плутов. Они еще не оправились от смущения, в которое поверг их ваш мужественный уход. Я пригрозила Чичоне гневом вашего батюшки и строгостью правосудия, а графа отчитала так, как только подсказала мне злоба. Надеюсь, что этот щеголь больше не отважится на подобные покушения и мне не придется охранять вас от его ухаживаний. Хвала небу, что вы благодаря своей твердости избегли расставленной вам ловушки; я просто плачу от радости! Я в восторге, что его хитрость не удалась, потому что для вельможи соблазнять девушек просто забава. Даже большинство тех, кто кичится своей честностью, не видит в этом ничего предосудительного: как будто бы не бесчестно позорить семью. Я вовсе не говорю, что граф именно такой человек и что он намеревался вас обмануть. Грех подозревать ближних в дурном; почем знать, может быть, у него намерения вполне честные. Хотя по своей знатности он вправе притязать на самые блестящие партии при дворе, ваша красота могла внушить ему желание жениться на вас. Когда я его упрекала, он, оправдываясь, кажется, намекал на это.
— Да что вы, дорогая! — прервала ее Леонора. — Если бы у него было такое намерение, он давно бы попросил моей руки у отца, и отец не отказал бы столь знатному человеку.
— Это вы верно говорите, я с вами согласна, — ответила дуэнья. — Поведение графа подозрительно, или, вернее, у него нехорошие намерения; я готова опять идти браниться с ним.
— Нет, моя милая, — сказала Леонора, — лучше забыть происшедшее и отомстить презрением.
— Правда! — ответила Марсела. — Я думаю, что это будет лучше всего: вы благоразумнее меня. Но, с другой стороны, не ошибаемся ли мы относительно чувств графа? Кто знает, не поступает ли он так из-за деликатности? Может быть, прежде чем просить согласия вашего батюшки, он желает оказать вам разные услуги, понравиться вам, покорить ваше сердце, чтобы союз ваш имел больше прелести? А если это так, дочь моя, будет ли великим грехом выслушать его? Откройте мне ваше сердце, привязанность моя к вам известна: питаете ли вы склонность к графу, или же мысль выйти за него замуж вам противна?
При этом лукавом вопросе слишком доверчивая Леонора, заливаясь румянцем, опустила глаза и призналась, что отнюдь не чувствует отвращения к графу. Но скромность не позволяла ей высказаться более откровенно, — поэтому дуэнья продолжала уговаривать питомицу ничего не утаивать от нее, пока та не поддалась, наконец, этим ласковым настояниям.
— Милая моя, — сказала Леонора, — если вы хотите, чтобы я с вами говорила откровенно, то знайте, что Бельфлор мне кажется достойным любви. Он так красив, и я слышала о нем так много хорошего, что не могла остаться равнодушной к его ухаживанию. Неутомимая бдительность, с какой вы этому противодействовали, подчас огорчала меня, и, признаюсь, я иногда жалела его и потихоньку вознаграждала вздохами за причиненные вами муки. Скажу вам, что даже и сейчас, вместо того чтобы ненавидеть его за эту дерзкую выходку, мое сердце невольно извиняет его и приписывает его поступок вашей строгости.
— Дочь моя, — сказала воспитательница, — раз вы даете мне повод думать, что его сватовство вам было бы приятно, я придержу для вас этого влюбленного.
— Я вам очень признательна за ту услугу, которую вы хотите оказать мне, — ответила растроганная Леонора. — Если бы граф и не принадлежал к высшему придворному кругу, а был бы простым дворянином, то и тогда я бы предпочла его всякому другому; но не будем обольщать себя: Бельфлор — вельможа, самой судьбой предназначенный для какой-нибудь богатейшей наследницы королевства. Нельзя ожидать, чтобы он удовлетворился браком с дочерью дона Луиса, которая может принести ему весьма скромное приданое. Нет, нет, чувства его не столь лестны для меня, он не считает меня достойной носить его имя, он хочет только опозорить меня.
— Ах, отчего вы не допускаете, что он вас любит настолько, чтобы жениться? — прервала ее дуэнья. — Любовь частенько делает еще и не такие чудеса. Послушать вас, так небо положило между графом и вами бездонную пропасть. Будьте справедливее к себе, Леонора; он отнюдь не уронит себя, соединив свою судьбу с вашей: вы из старинного дворянского рода, и ему не придется краснеть за союз с вами. Раз вы к нему расположены, — продолжала она, — я должна с ним поговорить: я хочу хорошенько разузнать, какие у него виды, и, если они таковы, как полагается, я чуть-чуть обнадежу его.
— Сохрани вас Бог это делать! — воскликнула Леонора. — Я совсем не хочу, чтобы вы к нему ходили; если он только заподозрит, что я дала на это согласие, он перестанет уважать меня.
— О, я ловчее, чем вы думаете, — возразила Марсела. — Я начну с упреков, что он хотел вас соблазнить. Он, конечно, станет оправдываться, я его выслушаю, и он выскажется. Словом, предоставьте мне, дочь моя, действовать, я буду охранять вашу честь, как свою собственную.
С наступлением темноты дуэнья вышла из дома. Бельфлор повстречался ей возле дома дона Луиса. Она передала ему свой разговор с Леонорой и не преминула похвалиться, как ловко вырвала она у своей воспитанницы признание в любви к нему. Граф был несказанно обрадован этим известием; он изъявил Марселе живейшую благодарность, а именно посулил вручить ей завтра же тысячу пистолей; теперь он был уверен в успехе своей затеи, ибо знал, что девушка, расположенная к поклоннику, уже наполовину побеждена. Затем граф и Марсела расстались, весьма довольные друг другом, и дуэнья вернулась домой.